Маити Гиртаннер родилась 15 марта 1922 года в семье швейцарца и француженки. Всю жизнь она сохраняла швейцарское гражданство, которое сыграло немаловажную роль во время войны. Отец, Пауль Гиртаннер, происходил из одной из самых старых швейцарских семей, ее генеалогия прослеживается до середины XIII века. Он был чрезвычайно способен к языкам, учился за границей и кроме немецкого и французского блестяще владел английским, благодаря чему заведовал международными связями в обувной фирме, где работал.

Семья Гиртаннеров была протестантской, глубоко преданной традиции. Тем не менее, в возрасте двадцати лет Пауль решил перейти в католичество. Это решающее в его жизни событие повлияло на то, как он передал веру. По словам самой Маити, его глубокая духовная жажда не находила утоления в протестантизме. В ее отце всегда жило желание личной связи с Христом, не книжной, а жизненной, которое могло исполниться в таинствах, и прежде всего в Евхаристии. Удивительно, но в те времена, когда экуменизм еще не был в моде, и католики и протестанты всячески стремились подчеркивать свои отличия, семья отнеслась к обращению Пауля с пониманием и поддерживала его на избранном пути.

Мать Маити, Клер Руньон, познакомилась с Паулем во время поездки с родителями в Швейцарию. Бракосочетание состоялось в Париже, затем пара поселилась в Швейцарии. Там в 1921 году родился старший брат Маити Франсис.

Пауль Гиртаннер умер зимой 1926 года, когда его дочери было четыре года, – отказали надпочечники. После смерти мужа овдовевшая Клер вернулась в родительский дом, где также жили ее братья и сестры.

Дед Маити, Поль Руньон, был профессором парижской консерватории. Он был одним из самых значительных и самых уважаемых музыкальных педагогов своего времени, занятий с ним добивались лучшие пианисты. В консерватории он преподавал сольфеджио. Выйдя на пенсию, он продолжил принимать новых учеников и помогать тем, кого учил прежде. Он был также и композитором, и от него осталось множество произведений, написанных в основном в начале XX века.

«В доме царила музыка, все в нем подчинялась требованию качества и красоты. Музыка была воздухом, которым мы дышали. С первого дня она стала для меня близкой подругой. Мне рассказывали, что мои руки сами легли на клавиши. Я научилась играть на фортепиано, почти не заметив этого…»

Уже маленькой девочкой Маити знала: она станет пианисткой. Дед занимался с ней. Всякий раз, когда она приступала к новому композитору, девочка задавала тысячи вопросов: как он жил? Как выучился музыке? В каком обществе рос? Кто на него влиял? Занимался ли он другими делами? Она хотела знать все. Довольно рано она стала выступать перед публикой: дед брал ее на свои занятия и сажал за инструмент. Чуть позже ей довелось играть и на больших концертах.

«Я поняла, что стану концертирующей пианисткой, что фортепиано будет для меня не времяпрепровождением, а смыслом жизни, способом выразить себя и разделить с другими дары, полученные от Господа».

Семья Маити всегда была открыта событиям в мире, с раннего детства ей привили интерес к происходящему вокруг и особенно – в Германии. Дома приход Гитлера к власти начали обсуждать, когда во Франции никто еще таких разговоров не вел. Каждое утро деду приносили «Фигаро». Маити брала газету и пробегала ее со страстью, хотя довольно беспорядочно. Деду не нравилось, что девочка бросалась на все подряд без подготовки. Однажды он сказал: «Я вижу, газета тебя интересует; это очень хорошо, но мне не нравится, что ты читаешь невесть что. Если хочешь, я покажу тебе, какие статьи стоит читать, а потом объясню их тебе». Его анализ никогда не основывался на априорных суждениях. Он никогда не говорил: «они правы» или «они ошибаются». Он пытался объяснить, почему те или другие действуют тем или иным способом. Он говорил мудро и авторитетно, что никогда нельзя знать всего и что лучший метод рассуждения – это некоторая сдержанность в суждениях.

Поль Руньон умер 12 декабря 1934 года, за шесть лет до войны. Маити помнила, как он предостерегал против катастрофы, которая, по его мнению, была неизбежна. Гитлер тогда только что пришел к власти: он был избран в 1933 году. Постепенно о ситуации в Германии стали говорить и другие люди. Те, кто, как бабушка Маити, пережил Первую мировую, отзывались о немцах с презрением и даже с ненавистью.

«Лично мне этот „антифрицевский“ тон, возродившийся во время оккупации, всегда был неприятен. Я никогда не признавала, что можно питать и поддерживать в себе отвращение к человеческим существам; что во имя отвержения, пусть и оправданного, политики страны допустимо судить народ в целом. Я никогда не верила, что человек может быть на сто процентов плохим, полностью ответственным за плохую ситуацию. Так я думала до войны. Я продолжала так думать и во время войны, даже в самые черные часы, когда могла бы испытывать вражду к немцам в своем сердце. Христианская вера побуждала меня смотреть на каждого человека не глазами других людей, а взглядом, которым смотрит на него сам Бог. Это не всегда было легко. Но я всегда к этому стремилась».

ДВЕ ФРАНЦИИ. ОДНА ШВЕЙЦАРКА

У семьи Маити был дом в Боне, принадлежавший роду с момента постройки в 1650 году. «Старое жилище», Вье Ложи, было расположено на берегу Вьенны, в центре городка с четырьмя сотнями жителей, в двадцати километрах от Пуатье с одной стороны и от Шателлеро с другой. Летом 1939 года они, по обыкновению, приехали туда на каникулы. Именно там 3 сентября они узнали о начале войны. Осенью семья не вернулась в Париж.

На рассвете 22 июня 1940 года немецкие войска вошли в Пуатье, а чуть позже в тот же день – в Бон. Маити навсегда запомнила, как немецкий грузовик подкатил к воротам Вье Ложи. Из грузовика вышел разъяренный офицер. Маити, решив, что нельзя позволить ему заговорить первым, выпалила на немецком: «Что вам угодно?» Эффект был немедленный: «Вы немка?» – «Нет, швейцарка, вам сюда нельзя». – «Сожалею, но мы должны войти, – сказал офицер несколько смягченным, но твердым тоном. – Мы займем ваш дом». – «Даже не думайте!» – ответила Маити, хотя обсуждать было нечего.

Офицеры заявили, что займут две комнаты. Маити ответила, что об этом не может быть и речи, ведь их тут восемнадцать человек. Она потребовала встречи с их начальником. Немцы сказали, где его найти. Она доехала на велосипеде до местного замка, где располагался штаб. Но оттуда ее отправили за двадцать километров, в Пуатье, вероятно, думая, что немалое расстояние остудит пыл девушки. Но она поехала, нашла в префектуре генерала и начала с дерзостью восемнадцатилетней девчонки отстаивать свои права. Он размышлял не больше тридцати секунд. В эти тридцать секунд она вместила молитву – мольбу. И получила просимое. Присев за стол, генерал заполнил и промокнул листок и, протянув его, сказал: «Можете радоваться». Повод для радости был – вместо двух комнат немцы заняли только одну. Первая маленькая победа Маити.

Франция же терпела поражение и кроме того разделилась на две части: свободную и оккупированную. Демаркационная линия прошла через Бон, прямо по реке Вьенне, у ворот дома Маити. Деревня лежала на двух берегах реки: ее центр и большая часть строений находились на левом берегу, но некоторые дома стояли на правом. Граница протянулась внутри страны на тысячу двести километров: от Арнеги в Нижних Пиренеях у испанской границы, до Жекса в департаменте Эн, на границе со Швейцарией, – тринадцать французских департаментов. Демаркационная линия сразу же вызвала надежду и страх: надежду на свободу и страх смерти; надежду на возможность продолжать борьбу, перейдя границу, и страх быть схваченным при ее переходе. Вступление немцев в Пуатье совпало с закрытием въезда в оккупированную зону. На следующий же день было попросту запрещено перебираться с одного берега Вьенны на другой.

Две половины деревни соединял мост – единственная переправа через Вьенну, две другие находились в шести километрах вверх по течению и в восьми километрах вниз по течению. На мосту повесили первое в Боне объявление: «Verboten» – было написано огромными буквами. «Запрещено». Мэр города, зная, что Маити говорит по-немецки, попросил ее перевести объявление. Так начался новый этап ее истории.

«Я подчеркиваю вполне эмпирический характер предпринятых мной поступков. Я не проснулась внезапно в один прекрасный день участницей Сопротивления. Я не приписывала себе миссии изгнать немцев из Франции на следующий день после разгрома. Моя история – это история очень юной девушки, хотевшей помочь окружающим. А продолжение, так сказать, восхождение от личной истории в большую Историю, переход ее из служения в свидетельство – это только цепь обстоятельств, работа Провидения, которое находит хрупких посредников, чтобы действовать через них».

В первые дни встал вопрос снабжения на оккупированной части Бона. Маити добилась получения пропуска, позволявшего ей проходить по мосту на другую сторону, где можно было достать товары первой необходимости. Упорство и знание немецкого позволили ей выторговать не одноразовое, а шестинедельное разрешение, которое потом продлили на три месяца. Кроме того, Маити выступала в роли переводчика и посредника, когда возникали спорные ситуации и ущемлялись права местных жителей.

Она регулярно ездила через Вьенну, и скоро стала возить не только продукты и предметы первой необходимости, но и письма, которые члены семей из оккупированной зоны, хотели переслать родным, находившимся в свободной зоне. Поначалу в них не было ничего политического. Затем, осенью 1940 года, к ней постучались три человека – участники Сопротивления. Они предложили ей перевозить с одного берега на другой важный документы. Она согласилась, и большое количество писем, документов и посылок и даже крупные суммы денег пересекали демаркационную линию долгие, долгие месяцы.

«ИЗ ТЕХ, КОТОРЫХ ТЫ МНЕ ДАЛ,
Я НЕ ПОГУБИЛ НИКОГО» (Ин. 18:9)

Однажды в июле или августе 1940-го у ограды Вье Ложи появились двое мужчин лет под сорок. Французы, офицеры, как выяснилось позднее. Поношенная одежда, усталый, даже изнуренный вид. Они хотели перейти в запретную зону. Их арестовали в первые дни войны и привезли в лагерь для военнопленных в нескольких километрах от Страсбурга, служивший первым этапом для отправки в Германию. Оттуда они убежали и пешком добрались до Парижа, где встретили друзей нашей семьи и сказали им, что хотели бы перейти в свободную зону. Те ответили, что дом Руньонов как раз на демаркационной линии, и, насколько они знают маленькую Маити, было бы странно, если бы оказалось, что она не может помочь в таком деле. Маити объяснила, что за переправой еще почти два километра запретной зоны. «Все пропало», – сказал один из офицеров. Тогда она запретила им падать духом и пообещала помочь. Нужно было понять, в каком месте переходить реку, и Маити отправилась на разведку, чтобы найти извилину реки, скрытую от глаз немцев. Переход был запланирован на следующее утро.

«Мне не спалось. Глядя на постепенно утопающую в темноте Вьенну, я слышала, как во мне начинают звучать слова Христа, обращенные к Отцу в ночь перед Страстями: „Из тех, которых Ты мне дал, Я не погубил никого“. В это мгновение я еще не знала, скольких людей Господь мне доверит, но ни один не должен погибнуть по моей вине».

Утром она сказала им, что переведет их по очереди, и велела не бояться и вести себя естественно. До укромного места она решила идти открыто, не прячась. Маити разрешила им изображать близость, если они вдруг наткнутся на немцев, разрешила даже сделать вид, что целуют ее (А ведь она никогда не целовалась с мальчиками и понятия не имела, как это делается!).

«Перед выходом я их спросила: „Вы христиане?“ Несколько удивленные моим вопросом, они поглядели друг на друга и старший из них ответил: „Я был католиком“. – „Хорошо, постарайтесь стать им снова. Может быть, Вы оставили Господа, но Он, Он Вас не оставил. Сейчас время о Нем вспомнить“». 

Она всегда задавала этот вопрос. Разумеется, это не было условием для помощи. Сущность благодеяния, в прямом смысле слова, – богословское понятие Caritas – отдавать себя даром, дарить. Она ставила этот вопрос для них, для этих людей, чтобы в ее словах они черпали силу, которой в себе не подозревали, чтобы они поняли, что в решающий момент своей жизни были не одни.

По очереди она провела офицеров до укромного места, а затем они переплыли Вьенну вплавь (в том месте река была широкой, а течение сильным). На другой стороне она показала им, куда идти дальше. Через несколько дней ей пришла открытка, из которой Маити узнала, что с обоими мужчинами все хорошо.

Она думала, что это будет единственный раз, но это было лишь начало долгой истории. Переходы границы следовали один за другим. Она никогда их не считала. Вероятно, их число приближалось к сотне. В разгар оккупации, в 1941–1942 году, Маити проделывала четыре-пять переходов в неделю. Зимой она не «работала» – Вьенна была ледяной, и переплывать ее было рискованно. Она также не переходила ночью, хотя ночь во многих отношениях могла бы быть лучшей защитой. Но ее «клиенты», разумеется, не знали местности и на другом берегу рисковали, заблудившись, налететь на немецкий пост на границе.

Подпольные марши к свободе длились около трех лет, с лета 1940-го до весны 1943-го, когда, после захвата свободной зоны немцами 11 ноября 1942 года, демаркационная линия перестала действовать, а затем была ликвидирована.

ГИТЛЕР КАНЕТ, А БЕТХОВЕН ПРЕБУДЕТ

Постепенно деятельность Маити вышла за пределы Бона. Девушка под видом учебы стала ездить в Париж. Это стало особенно актуальным после отмены демаркационной линии: в Боне переходить в свободную зону стало невозможным. В столице она занималась примерно тем же: пыталась достать законным образом документы и пропуска для людей, что требовало постоянного общения с немцами. Также через нее передавали и фальшивые паспорта. Вокруг нее сложилась группа людей (никогда не больше двенадцати). Они не только помогали тем, кто хотел уехать, но и поддерживали тех, кто оставался, в частности, – евреям, среди которых – Андре Блох, консерваторский преподаватель, знакомый ее деда.

Слишком занятая оккупацией Маити не имела времени для регулярных и длительных занятий фортепьяно. Однако музыка продолжала поддерживать ее.

«В самое черное время войны каждая сыгранная нота казалась мне победой над злом, лучиком света во мраке, торжеством красоты и гармонии над уродством времени. Немцы могли удушить свободу, но не могли уничтожить вековое общее наследие человечества, они могли убивать людей, но не могли заставить замолчать музыку. Разве нам не рассказывали, что в концентрационных лагерях немцы приходили в особенное бешенство, если слышали, что их жертвы поют? Музыка сама по себе была актом сопротивления – уродству, лжи и смерти».

Она по-прежнему великолепно играла, и нередко выступала перед немцами. О ней знали по консерваторским кругам и часто звали. Долгое время она пыталась избегать просьб или отказываться под разными предлогами. Но как было отказывать не вызывая подозрений? Однажды она согласилась. И пианино, как она сама потом скажет, стало во время войны ее оружием. Маити использовала успех от концертов в своих целях: чтобы выхлопотать для кого-то документы, попытаться выяснить судьбу арестованных друзей из Сопротивления, замолвить о них словечко. Надо сказать, тактика работала, людей отпускали.

ПОДОБИЕ СТРАСТЕЙ

Гестапо арестовало Маити осенью 1943 года в Париже. С начала своей деятельности в Сопротивлении она понимала, что это вполне возможное развитие сюжета. Ее обвинили в терроризме и спустя сутки вывезли из Парижа – как выяснилось позднее, в Андай, на границе с Испанией. Здесь, на реквизированных виллах держали взаперти и пытали многих участников Сопротивления. Здесь же Маити встретила Лео.

Первым испытанием стали ежедневные допросы, повторяющиеся, жестокие. Людей вызывали по очереди, всегда по одному. За простым деревянным столом сидели двое, проводившие полицейский допрос, пленнику приказывали сесть на деревянный стул напротив или оставляли стоять.

Здесь же присутствовал третий человек. Высокий белокурый молодой человек, моложе тридцати лет, стройный, всегда одетый с иголочки, всегда опиравшийся о стену только каблуком согнутой ноги. Он был их начальником. Двое других называли его доктором. Его специально выбрало гестапо для изучения новых методов дознания. Его задача была недвусмысленной: получить признания подозреваемых, причиняя им все более невыносимые страдания, но не доводя их до смерти, что, на самом деле, не препятствовало «превышению полномочий» и в конечном итоге уничтожению людей. Пособники Лео наносили удары дубиной в нижнюю часть позвоночника. Помимо кровоподтеков, видимых следов не оставалось. Но внутренние повреждения были ужасны, к чему палачи и стремились. Удары достигали костного мозга и разрушали нервные центры. Так случилось с Маити и со всеми семнадцатью заключенными.

В нечеловеческих условиях, в пытках, в боли она никогда не забывала о Боге. После очередного допроса девушка повторяла молитву «Отче наш» и на словах «Прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим» каждый раз уверялась в необходимости простить, как Христос простил, отдав Свою жизнь ради любви.

«„Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас“. Слова Иисуса жили во мне во время моего заключения, даже когда страдание достигало уровня, которого я никогда не испытывала и не могла вообразить. Вера в Бога любви – средоточие моей жизни, и я всегда стремилась поделиться этой любовью с окружающими. И как же важна она была для тех моих сокамерников, которые переживали вместе со мной подобие Страстей».

Маити начала говорить товарищам по несчастью о Божьей любви. Иногда она ограничивалась двумя-тремя словами; иногда пускалась в длинные, сложно построенные рассуждения. Многие сказали ей впоследствии, что эти разговоры сплотили их между собой и сделали взрослыми.

«ОСВОБОЖДЕНИЕ ВАШЕ БЛИЗКО» (ап. Павел)

Маити освободили зимой 1944 года, после четырех с лишним месяцев заключения. Она ослабла, исхудала и из-за побоев почти утратила способность передвигаться. Почти все ее товарищи по заключению погибли, вместе с ней вышли на волю лишь двое. С тех пор она жила в постоянных страданиях. Разрушенные нервные центры восстановить было невозможно. Долгая реабилитация поставила ее на ноги и немного заглушила боль, но ей пришлось полностью перестраивать жизнь.

«В один прекрасный день я сказала себе, что не надо сожалеть о том, чего больше нет, а надо любить то, что есть, и искать, чем я должна стать».

Ей пришлось смириться с тем, что она никогда не вернется к игре на фортепиано. Она пробовала, но из-под непослушных пальцев звучали тяжелые звуки, «убивавшие Баха и Бетховена». Отречься от музыки было мучительно трудно, но после многочисленных попыток добиться улучшения она смирилась. Маити стала преподавать: лишенная возможности играть самой, она помогала совершенствоваться другим. Ей также пришлось смириться с невозможностью создать семью: при ее физическом состоянии она не могла справляться с ведением хозяйства, а уж про рождение детей и речи не шло.

Маити вступила в третий орден доминиканцев и активно включилась в его деятельность, а также увлеклась философией – настолько что в конце концов стала преподавать ее.

«Мучители лишили меня некоторых способностей, закрыли некоторые горизонты, но новые пути открылись для меня. Мой долг, как и прежде, состоял в том, чтобы наилучшим образом принять сложившиеся обстоятельства и отдать лучшее, что было во мне. Свидетельствуя о моем опыте, я часто повторяла: я не хочу видеть в своей жизни трагедию. Кто хочет, чтобы его жалели, ничего не сможет дать. Жизнь, замкнутая на себе, не может быть плодотворной. Свидетельство ничего не стоит, если ты представляешь саму себя».

И все-таки, по признанию Маити, суть ее истории в одном: в прощении палача, который появился в ее жизни сорок лет спустя.

ИСЦЕЛЯЕТ ТОЛЬКО ПРОЩЕНИЕ

В 1984 году в ее парижской квартире зазвонил телефон. «Я в Париже и хотел бы вас видеть». Человек говорил по-немецки. Она сразу узнала его голос. Лео. Он просил о встрече. Чего он хотел?

Маити тогда было шестьдесят два года. На протяжении сорока лет она молилась за того человека. Ее мучила навязчивая мысль, что он умрет с сердцем, полным ненависти, и она просила, чтобы он встретил Того, Кто создал его любовью и для любви. Она не могла вынести, чтобы зло торжествовало в человеке. Ей казалось, что жертва больше, чем кто-либо другой, подходит, чтобы вступиться за палача.

Маити согласилась встретиться. В последний момент ее охватила тревога и желание все отменить, но было слишком поздно – с Лео не было связи. Тогда она поняла, что к этой встречу нужно пережить.

И вот Лео у нее дома. Он начал без обиняков: «У меня рак. Я только что об этом узнал. Я обречен. Врач сказал, что мне осталось жить не больше полугода». Он говорил бесцветным глухим голосом, не смея встретиться с Маити взглядом. После долгого молчания он продолжил: «Я не забыл того, что вы говорили о смерти другим моим пленникам. Меня всегда поражала надежда, которую вы поддерживали в окружающих, несмотря на отчаянное положение. Сейчас меня пугает смерть. Поэтому я захотел вас услышать…»

Маити спросила, сознает ли он тяжесть содеянного. Поначалу Лео стал оправдываться, рассказывать как хотел быть лояльным гражданином, как ему промыли мозги в гитлерюгенде, как по зловещему стечению обстоятельств оказался там, где оказался. Постепенно, однако, в его словах стало звучать искреннее сожаление. В какой-то момент он вспомнил, как она говорила про обещанный Богом рай, а ведь он по происхождению христианин, и спросил, верит ли она, что для таких, как он, есть место в раю. Маити ответила, что место есть для всех, кто, какова бы ни была тяжесть его грехов, соглашается принять Божье милосердие. Для этого Христос отдал за нас жизнь. И Он был с нами до самого Креста, ибо цена была высока, значит, мы можем доверять Ему. Маити сказала: «На последнем вздохе Он подумал о вас лично, обо мне лично. Никогда Он не отрекся от безграничной любви к вам. Даже когда вы совсем отдалились от Него».

Они говорили больше часа, и она стала замечать, как Лео менялся: плечи расправились, словно он снова задышал, словно увидел перед собой новое будущее. Внезапно он поднялся, подошел к дивану и наклонился к ней. Глаза его увлажнились, губы дрожали. Он пробормотал: «Простите. Я прошу у вас прощения». По-немецки существуют два слова для выражения прощения: Verzeihung и Vergebung. Второе намного сильнее первого и отсылает к тяжким грехам. Именно это слово он употребил.

«Инстинктивно я сжала его лицо обеими ладонями и поцеловала его в лоб. В эту минуту я почувствовала, что действительно простила. Этот поцелуй был подлинным поцелуем мира, самый подлинный и самый искренний из всех, что я давала и получала. Настоящее чувство мира, светлого покоя наполнило мое сердце. Подле меня Лео явно переживал внутреннее обращение».

Он спросил, что ему теперь делать, как искупить содеянное зло. «Любовью, – ответила Маити. – Любовь – единственный ответ на зло. «Используйте же оставшиеся вам месяцы, чтобы делать добро окружающим, близким». Но как? Никто в Германии не знал о его прошлом. Он женился, создал семью. Он известный и уважаемый в городе врач. Маити заверила его, что если в этом он доверится Богу, Тот даст ему силы и возможность проявить мужество в этой ситуации…

Читайте также: «Нет ничего реальнее встречи со Христом». Беседа с кардиналом Пиццабаллой на Митинге в Римини

Лео сдержал слово. Вернувшись в свой городок в Рейнской области, он сначала собрал всю семью, а на следующий вечер друзей и знакомых. Он исповедался в своем прошлом и выразил желание быть им полезным во всем, что в его силах. Его последние месяцы действительно стали временем жизни для других. Когда он умирал, жена спросила, не позвать ли священника или пастора. Он ответил: «Я хочу, чтобы рядом со мной была Маити».

Много лет она никому не рассказывала свою историю, не желая выставлять себя напоказ, а также из уважения к личной истории Лео. Через десять лет после встречи близкие убедили ее в необходимости свидетельствовать об этих фактах и для этого вернуться к обстоятельствам, приведшим к ним. Так мир узнал о Маити Гиртаннер.