С тех пор, как я прочитал «Апейрогон» – шедевр Колума Маккэнна, я мечтал познакомиться с автором и двумя главными героями книги: израильтянином Рами Эльхананом и палестинцем Бассамом Арамином. Встреча состоялась благодаря друзьям из оргкомитета Митинга Римини (все трое будут гостями фестиваля в августе), коллегам из журнала «Трачче», попросившим меня написать эту статью, и главному редактору Ватиканского книжного издательства (Libreria Editrice Vaticana) Лоренцо Фаццини, сопровождавшему Рами и Бассама на аудинции с папой Франциском в среду накануне Страстей. Я записал более часа онлайн-разговора, развернувшегося между Римом, США, Израилем и Западным берегом реки Иордан. Приведу здесь наиболее поразившие меня моменты нашего диалога вчетвером, богатого мыслями и наблюдениями. Однако вначале позвольте мне коротко представить моих собеседников.



Писатель Колум Маккэнн родился и вырос в Дублине, в Ирландии, а в настоящее время живет в США. Он автор шести романов и трех сборников рассказов. Четыре года назад, после многочисленных поездок в Израиль и Палестину, из-под его пера вышел «Апейрогон», посвященный отношениям двух отцов, израильтянина и палестинца. Оба они, живя на двух разных концах Иерусалима, объединены одной и той же скорбью. Странное название книги отсылает к математическому термину, обозначающему многоугольник с бесконечным числом сторон. Это метафора ситуации, рассказать о которой крайне сложно и которая требует бесчетного количества углов зрения.

Рами Эльханан – еврей венгерского происхождения, получивший израильское гражданство и живущий в Иерусалиме. Его дочь Смадар погибла в результате теракта, который совершил палестинский смертник из ХАМАС в 1997 году на улице Бен-Йехуда в самом центре еврейского Иерусалима. Девочке было тринадцать лет. Во время нашего общения в зуме, когда речь зашла о смерти дочери, Рами встал и закрыл дверь в комнату, чтобы его жена не слышала наш разговор и чтобы «не растравлять душевных ран», как сказал Вергилий в Энеиде. Сравнение не кажется мне преувеличением, ведь перед нами – не менее эпическая история. После теракта Рами вступил в семейный форум «Родительский круг» – некоммерческую организацию, объединяющую близких родственников жертв с обеих сторон конфликта и способствующую диалогу и продвижению мира в регионе.

Бассам Арамин в молодости провел семь лет в израильской тюрьме – он бросил гранату в группу израильтян. Он близко познакомился с Рами Эльхананом через десять лет после смерти Смадар, когда и его дочь, Абир, погибла от выстрела израильского солдата. С тех пор между двумя мужчинами установились особенные отношения, возник диалог – тесный и неординарный для измученной части мира, где господствуют ненависть и желание мстить.

Начну именно отсюда. В книге слово «дружба» появляется всего два раза: во-первых, когда описываются отношения между Бассамом и его охранником в израильской тюрьме; во-вторых, в финальных благодарностях автора. Мы же, журналисты, охотно рассказываем о том, что Бассам и Рами стали «друзьями»…

Рами Эльханан. Не я выбрал Бассама. Это он выбрал меня, и поэтому мы не используем слово «друзья». Мы как две звезды, блуждавших по Вселенной и однажды ощутивших силу притяжения. Все случилось девятнадцать лет назад, когда мы встретились. Почему случилось? Единственное объяснение, которое я могу дать, – человечность. Братские узы человечности. Такая связь очень редко, но возникает. Когда я говорю, что мы не друзья, а братья, людей это задевает, почти шокирует…
Когда я от вас услышал эти слова, я истолковал их так: дружбу человек выбирает, тогда как братские узы объективны, ты обнаруживаешь их как данность.

Бассам Арамин. Да, согласен. У тебя могут быть проблемы с человеком, он может от тебя отличаться, но он твой брат! Как в семье. Изначально я хотел найти соратника в борьбе за мир, но в результате мы переросли дружбу. Мы братья: наши отношения выходят за рамки любого конфликта. Лично я думаю, что Колум уловил это, и именно поэтому во всей книге он ни разу не использовал слово «дружба», говоря о нас.

Колум, в моих размышлениях об отсутствии слова «дружба» я подумал еще и следующее: «Апейрогон» – не «благостный» роман, не добрая сказка со счастливым, утешительным концом. Как бы то ни было, это тяжелая, суровая книга.

Колум Маккэнн. Дружба есть дружба, но ее можно потерять. Братские же узы остаются, несмотря ни на что, они объективны. Но ты прав, есть и другой аспект: я не хотел писать сентиментальный роман. Такой риск и такая опасность представлялись мне весьма реальными: израильтянин и палестинец – друзья, единомышленники… Какое утешение! Мне же важно было показать, что суть не в этом. Моим центральным интересом была их боль. Масштаб их боли. Я смотрю на этих двух людей и знаю: они любят друг друга. Но я также знаю, что речь идет о боли, и потому тут нет ничего стереотипного или слащавого. Их объединило то, что никогда не должно было случиться. И когда я вижу взгляд на них других людей, их сограждан, считающих их коллаборационистами, приписывающих им сентиментальность или утопизм, я понимаю, что они ведут войну. Не между собой, а с теми, кто неизменно думает: эти двое должны сражаться по разные стороны фронта, должны ненавидеть, а не быть братьями.

У меня у самого две дочери, и я попытался представить бездну вашей боли и ваших страданий. Рами, ты потерял твою дочь, Смадар, в 1997-м. ХАМАС отнял у тебя твое дитя… Как можно оправиться от такой несправедливой смерти и не ступить на путь насилия?

Эльханан. Чувство мести для человека вполне естественно. Когда кто-то причиняет тебе зло, ты думаешь, как отреагировать. Мне никогда в голову не приходило, что следует прибегнуть к насилию. Потому что я не убийца, а еще, возможно, потому что я сын человека, пережившего Холокост, избежавшего смерти в Освенциме. Гнев – плохой советчик в жизни, он ни к чему не ведет. Но Колум прав: моя боль всегда со мной. Я чувствую ее двадцать четыре часа в сутки, пятьдесят девять секунд в минуту. Она никогда не оставляет меня, и вопрос в том, что с ней делать. Я всегда старался использовать мои силы, чтобы нести свет, тепло и надежду.



Маккэнн. Это очень тяжело. Поверьте мне, это тяжелее, чем кажется. С литературной точки зрения, крайне непросто выписывать свет и надежду: они как бледные чернила, белые чернила, не оставляющие следа на белой странице…

Бассам, твоя дочь Абир погибла от резиновой пули, выпущенной израильским солдатом, когда она шла в магазин за конфетами. Она умерла в той же больнице, где родилась Смадар. Ты позвонил Рами и вступил в «Родительский круг».

Арамин. Как говорили Рами и Колум, объяснить сложно, но и я не видел в других убийствах ответ на смерть моей дочери. Я не убийца. Солдат, выстреливший в Абир, убил мою дочь не потому, что она моя дочь. Он даже не знает, почему убил ее. Он выстрелил наобум, не в погоне за выгодой. И еще я всегда думал: убей я всех евреев на земле, это никогда не вернет жизнь Абир. Мы живем в экстремальной ситуации: каждый день в Палестине гибнут дети, мы находимся на осадном положении. Мой сын по пути на работу каждый день должен проходить через израильский контрольно-пропускной пункт в Иерихоне. Время от времени там убивают палестинцев. Я не могу закрыть сына дома, и каждый раз, когда он проходит контроль, я говорю: «Слава Богу». Кроме Абир, у меня есть еще пятеро детей, и я не перестаю надеяться, что однажды это безумие прекратится: лидеры государств пожмут друг другу руки, а родственники жертв почтут память своих погибших. Мы хотим остановить войну, оккупацию, угнетение, кровопролитие, потому что мы любим наших детей.

Я читал, что после похорон дочери ты каждое утро, за час до рассвета, ходишь в мечеть на молитву. Какие у тебя отношения с твоей религией?

Арамин. С тех пор, как я себя помню, я верил и всегда стремился быть хорошим мусульманином. Я стараюсь быть религиозным во всех сферах жизни, и да, я думаю, что вера стала еще важнее со смертью Абир.

Спрошу и у тебя, Рами, какие у тебя отношения с традицией твоего народа и с религией?

Эльханан. Я не такой праведник, как Бассам. У меня сложные отношения с верой. Меня вырастил отец, который в юности, до четырнадцати лет, обучался в иешиве (в иудаизме школа, где изучаются священные тексты, прежде всего Талмуд и Тора. – Примеч. ред.). Потом, перебравшись в большой город, он отдалился от религии. После ареста гестапо и отправки в Освенцим он сказал себе, что больше не может верить в бога, допустившего смерть его близких и все ужасы Холокоста… В то же время меня воспитывали в уважении к нашей традиции. Моя мать происходила из ортодоксальной еврейской семьи. Это мой народ, моя история, и я не хочу отмахиваться от них. Я люблю мой народ. И потому мне так горько видеть зверства, быть свидетелем убийств, слышать, как подобные действия оправдываются еврейской национальностью, которой для меня не существует.

В каком смысле не существует?

Эльханан. Говорить «еврей» и «национальность» – оксюморон. Еврей по определению принадлежит ко всем национальностям. Я не разделяю идеологию, во имя которой убивают и угнетают миллионы людей. Быть противником такой идеологии не значит быть антисемитом. Напротив, я заявляю о своей глубокой связи с еврейством, которое не является национализмом.

А ты, Колум, хочешь что-то добавить? Какие у тебя, ирландца, отношения с католической традицией твоего народа?

Маккэнн. Я восхищаюсь Бассамом, то, о чем он сказал, грандиозно. И мне хорошо понятно, что имеет в виду Рами. Если говорить о моей вере, я рос католиком, но, думаю, лучший ответ, который я могу дать, звучит так: речь о тайне. Я жил в стране, которая пережила долгую гражданскую войну. Моя мать была родом из Северной Ирландии, а отец – с юга, и я всякого насмотрелся. Вспоминаются израильские флаги лоялистов и палестинские флаги католиков, которые я видел мальчиком…

Ты пишешь об этом в «Апейрогоне», и я только сейчас начал понимать, почему эта история так захватила тебя.

Маккэнн. Да, существуют братские узы, объединяющие нас в боли. Но также и в надежде. Самое мощное послание, которое несут Бассам и Рами и которое они повторили и сейчас, заключается в том, что разделение, ужас, страдания однажды прекратятся. На Пасху мы отмечали двадцать шестую годовщину мирного урегулирования конфликта в Ирландии, которое положило конец гражданской войне. Кто во времена моего детства мог предположить, что такое произойдет? Мы бомбили друг друга, убивали друг друга, жили между блокпостов, в оккупации, в противостоянии военных и террористов. Однако уже тогда отдельные люди говорили: мир возможен. Ты спросил нас о религии. Думаю, у Рами, Бассама и меня одна религия, в том смысле, что мы верим в человека. В человека, способного видеть целые континенты, охваченные болью: для меня, мусульманина, для меня, еврея, для меня, католика. В человека, способного понимать другого. Не любить, не нравиться друг другу, а понимать. Это грандиозное послание.



А как именно возникла идея книги?

Маккэнн. Мы путешествовали с Narrative 4 (международное сообщество писателей. – Примеч. ред.) в поисках историй. У меня была назначена встреча в городе Бейт-Джала, в десяти километрах к югу от Иерусалима. Стоял дождливый ноябрьский день и я подумал: послушаю пару рассказов, а потом поеду обратно в отель и выпью пива. Но я вошел в комнату, и моя жизнь изменилась. Рами и Бассам поделились со мной своей историей, пронизанной болью и слезами. Я делал заметки на салфетке, которую храню до сих пор. Вернувшись в Нью-Йорк, я понял, что не могу не написать об этом. Я ирландец, не еврей, не мусульманин, я ничего не знаю об Израиле и о Палестине. И все же я влюблен в эту историю. Есть в ней что-то, что миру нужно услышать. Рами и Бассам были невероятны: они открыли свое сердце и показали, что, даже если рассказать лишь маленькую часть их истории, она сработает.

Арамин. Хочу добавить только одно: все, о чем рассказывает Колум, – правда. И я не знаю писателя лучше его.

Эльханан. Его роман подтверждает, что наши дочери могут жить и сегодня – в его повествовании.

Когда вы встретились с папой Франциском, он пожелал увидеть фотографии Смадар и Абир?

Арамин. Это была очень простая, но незабываемая для нас встреча. Папа растрогался до слез – святой момент, в который он попросил нас молиться о нем. Момент, исполненный сострадания и любви.

Эльханан. Он попросил нас молиться и друг о друге, об освобождении заложников, о мире между израильтянами и палестинцами, о прекращении огня. Вопрос не в том, какую религию мы исповедуем, важна человечность, братство. Важно быть вместе.

Арамин. Когда в конце аудиенции он обратился ко всему народу, мы ощутили волну солидарности и поняли, что множество людей доброй воли по всему миру желает, чтобы у всех было право на мирную жизнь, на безопасность и достоинство – и в Израиле, и в Палестине. Кажется, это простейшая мысль – просить о мирном сосуществовании наших народов, о конце ненависти и оккупации.

Невероятно, что «Апейрогон» был задуман до 7 октября, когда, после террористической атаки ХАМАС мир заметил эту огромную неразрешенную проблему…

Маккэнн. Три года назад проблема уже была огромной, и она остается таковой по сей день. Меня поражает, что после всех событий последних шести месяцев Рами и Бассам продолжают настойчиво утверждать то, что утверждали всегда. Чудо примирения может произойти и здесь, как случилось в моей Ирландии. Возможно, не будет прощения, прощать трудно. Настоящий мир всегда несовершенен, это всегда компромисс. Нужно добиться прекращения огня, освобождения узников и заложников, а потом – положить конец оккупации.

Арамин. Когда я встречался с американским сенатором Джоном Керри, бывшим госсекретарем, я попросил у него: пожалуйста, инвестируйте в мир, а не в нашу кровь – кровь израильскую и кровь палестинскую. Моя дочь Абир, чья фотография в рамке стоит в кабинете Керри, была убита американской резиновой пулей, выпущенной из американского оружия солдатом, сошедшим с американской военной машины. Вы, американцы, сказал я, должны добиваться нашей свободы: мирной жизни для Израиля и свободного сосуществования наших народов. Просите и вы об окончании оккупации.

Читайте также: Воспитывает лишь любовь. Рассказ преподавателя об отношениях с «трудными» подростками

Эльханан. Наш враг – идея о том, что один народ должен господствовать над другим, уничтожать другой. Но наши возможности бесконечны. Ты можешь быть на Храмовой горе (в мечети Аль-Акса. – Примеч. перев.) два часа, а я – час у Стены плача. Существует столько способов жить бок о бок в уважении друг к другу. Я не могу помыслить о прощении тех, кто убил мою дочь. Нельзя простить убийство детей, женщин, невинных мирных жителей… И неважно, евреи они, мусульмане, христиане или кто-то еще. Но между ненавистью и прощением есть нечто среднее – примирение. И именно за этот «срединный путь» мы с Бассамом боремся.



*Журналист, сотрудничал с телеканалами Sky, Raiuno и Mediaset.