Уайльд появился на свет 16 октября 1854 году в Дублине, в семье, принадлежавшей к ирландской элите, учился в оксфордском Колледже Магдалины и, благодаря стихам, драмам и рассказам, а также любви к полемике, вскоре обрел славу одной из наиболее ярких фигур в строгом английском обществе конца девятнадцатого века. Его отличали крайняя щепетильность в одежде и тонкий юмор (как тут не вспомнить его афоризмы, например, этот: «Мне нравится говорить ни о чем — я только в этом и разбираюсь»). Он гнался за успехом и богатством и усердно создавал образ, который и по сей день способен обмануть тех, кто недостаточно внимателен к его биографии.

Немногие из непосвященных знают о том, как бесславно завершилась жизнь писателя, жестоко сброшенного с пьедестала лицемерным обществом, готовым простить что угодно, но только не скандал. Немногие знают (или помнят) о том, как его клеймили позором в прессе, о судебных процессах и лишении свободы. Официально его обвиняли в гомосексуализме, но, возможно, истинное «преступление» Уайльда — в его непримиримой критике материализма современников.

За приговором последовали два бесконечных года в тюрьмах Ее Величества, где родились его самые прекрасные работы: «De Profundis» («Из глубины» —лат.) и «Баллада Редингской тюрьмы». Малоизвестен и интерес Уайльда к Католической Церкви, зародившийся еще в Оксфорде благодаря кардиналу Джону Генри Ньюмену, — интерес, который писатель пронес через всю свою беспокойную жизнь; также почти никто не знает и о его решении обратиться в веру, принятом в убогом парижском отеле.

Часто обходят вниманием и другие факты: тот, кто читал сказки Оскара Уайльда или «Портрет Дориана Грея», не мог не почувствовать в них что-то настоящее и светлое, контрастирующее с узкими трактовками его работ — со стороны как поклонников, так и недоброжелателей. В числе тех немногих, кто это знал или осмеливался признать, был Джеймс Джойс — критик вне всяких подозрений. В резком комментарии к «Портрету Дориана Грея» он писал: «Здесь мы нащупываем самый пульс искусства Уайльда — грех. Он убедил себя в том, что несет порабощенному народу благое учение неогедонизма. Собственные отличительные свойства он подчинил служению теории красоты, которая, по его мнению, призвана возродить золотой век, нести в себе радость юной цивилизации. Но если и есть правда в его субъективном прочтении Аристотеля, в его мятущейся мысли, оперирующей скорее софизмами, нежели силлогизмами, то эта правда в основе своей порождена глубинными истоками католицизма, в соответствии с которыми человек может достигнуть святости, лишь испытав чувство разобщенности и утраты, что и есть грех». Таким образом, грех — это «пульс» творчества Уайльда наравне со страданием. Счастливый Принц из одноименной сказки рассказывает: «Когда я был в живых и имел человеческое сердце, я не знал, что такое слезы; я жил во Дворце Беззаботности, куда горестям вход воспрещается. Днем я играл в саду со своими сверстниками, а вечером открывал танцы в большом зале. Вокруг сада бежала превысокая стена, но я не любопытствовал узнать, что творится за нею: вокруг меня все было так восхитительно! Придворные звали меня Счастливым Принцем — и я был в самом деле счастлив, ибо наслаждение есть счастье. Так я жил и так умер. Теперь, когда я мертв, они поместили меня так высоко, что я вижу все безобразие и нищету моего города, и, хотя сердце мое сделано из свинца, я не могу удержаться от слез».



Грех и страдания являются ключевыми темами в творчестве Уайльда; они же занимают центральное место и в его личном опыте. Его жизнь, с одной стороны, — бесконечные попытки убить «душу», которая, как портрет Дориана Грея, свидетельствовала о его греховности, с другой — постоянное бегство от страданий. В «De Profundis» он пишет: «Я жил раньше только для наслаждений. Я избегал скорби и страданий, каковы бы они ни были. И то и другое было мне ненавистно. Я решил приложить все усилия, чтобы не замечать их. Моя мать, знавшая все о жизни, часто читала мне строки Гете: „Кто с хлебом слез своих не ел, / Кто в жизни целыми ночами / На ложе, плача, не сидел, / Тот незнаком с небесными властями“. Я не мог этого постигнуть. Прекрасно помню, как я говорил ей не один раз, что не желаю есть свой хлеб в печали. Я и не подозревал, что именно на это Рок осудил меня в будущем».

Грех и страдания, на которые был обречен Уайльд, ознаменовали собой не итог его пути, а сам путь — к той красоте, к которой он так стремился всю жизнь. Многие отмечали, что эстетическая теория Уайльда — не дешевый гедонизм, а скорее попытка спасти реальность при помощи искусства, красоты и воображения. Эта жалкая попытка в конечном счете породила в нем недоверие к реальности и привела к душевному расстройству, что повлекло за собой печальные последствия. Страдания Уайльда начались с его возвращения к действительности и, продолжившись, вызвали в нем чувство полной опустошенности, которая находит выражение в молитве. Так появляется проблеск надежды на «спасение». «Но одно бесценное сокровище у меня сохранилось — это был мой родной сын, мой первенец (любимый сын, Сирил, с которым Уайльд не сможет видеться после скандала — Прим. ред.). Внезапно закон вырвал его у меня. Это был такой сокрушительный удар, что я не знал, как жить дальше, и тогда я бросился на колени, склонил голову и со слезами сказал: „Тело ребенка — то же, что Тело Господне; я недостоин ни того, ни другого“. Мне кажется, что эта минута меня спасла».

Наиболее символичным образом в жизни Уайльда является «разбитое сердце». Писатель часто упоминает о сердце, разбитом в годы тюремного заключения, и о таинственной связи между страданием и любовью, о сделанном им открытии, что смиренно принимаемые страдания могут помочь человеку обрести его истинное «я» и познать собственный «дух». Страдания можно отчаянно отвергать или стоически переносить, но только разбитое сердце позволяет человеку надеяться на спасение, как пишет Уайльд в пронзительной «Балладе Редингской тюрьмы»: «Счастливы — вы, с разбитым сердцем, / Уставшие в пути. / Как человек иначе может / Свой дух от Тьмы спасти? / И чем же, как не сердцем, может / Христос в наш дух войти?»

Образ Христа в творчестве Уайльда соответствует гностическому представлению о Нем как о человеке, а не Боге. Лишь перед самой смертью Уайльд действительно встанет перед Ним на колени и обратится в веру. Его Христос ничего не проповедует, а «превращает», воплощает красоту и страдание и облагораживает и то, и другое; это Христос, преображающий «безобразие грехов» и показывающий тем, кто ему открыт, «красоту страдания». Вот, пожалуй, главное открытие, которое Уайльд сделал в жизни и предпосылки к которому загадочным образом прослеживаются в его творчестве — и прежде всего в «Счастливом принце».

Читайте также: Мария Юдина. Что есть сердце милующее? К 125-летию со дня рождения

Сказка, сочиненная в самый безоблачный период жизни писателя, повествует о добровольном отказе от богатства перед очами Господними и о разбитом сердце, принятом в Рай. Она несет в себе пророчество и одновременно выражает желание и надежду. «Написанная с музыкальной четкостью, которая до сих пор захватывает внимание читателей, эта история открывает нам истину, в которую сам Уайльд до конца дней не смел поверить в полной мере. Она до сих пор способна открыть многим читателям эту истину (и отчаянное стремление Уайльда к ней)».