Мария Вениаминовна Юдина (1899–1970), говоря о себе, любила повторять одно выражение: «Я живу в кольце мировой симпатии». Речь об огромном круге дружеских связей, которые она поддерживала как в России, так и за ее пределами, несмотря на «железный занавес» и на невыездное положение.

Еврейка по национальности, но воспитанная в светской среде, Маруся, как ее звали в семье, в двадцать лет обратилась в христианство. Ее выдающийся талант музыканта, глубина ее мышления соединялись с бескомпромиссными религиозными убеждениями и с сильным чувством ответственности перед несправедливостью и ложью, которые она видела вокруг себя в советской реальности. Поэтому ее уволили из ленинградской, а потом и из московской консерватории (чтобы не позволить ей влиять на студентов), не давали играть публично (на бис она могла не только исполнять музыку, но и читать стихотворения запрещенных поэтов). Несмотря на попытки режима изолировать ее, она прожила всю жизнь в широком дружном круге, в который входили как простые люди и студенческая молодежь, так и знаменитые, выдающиеся деятели музыки и культуры ХХ века, многие из которых пострадали в советских лагерях. Удивительным образом этот круг общения распространялся и на Запад. Главное в этих связях, как прекрасно показывает ее многотомная переписка, — это то, что они никогда не были формальными, никогда не ограничивались чисто академическими рамками, а всегда перерастали в узы подлинной дружбы.

Я тоже оказалась втянутой в это «кольцо мировой симпатии» и стала свидетельницей странного феномена нарастающего интереса к личности и творчеству Юдиной не только в Италии, а также и во многих странах Европы и мира. Например, школьная учительница из Колумбии прислала трогательный рассказ о том, как одна из самых трудных учениц совершенно изменилась благодаря знакомству с личностью Юдиной: «Раньше ее лицо было всегда мрачным, угрюмым, раздраженным. Теперь она улыбается и глядит на всех и на все с интересом и любопытством, несмотря на робость. Вы не можете себе представить, до какой степени Изабелла стала новым человеком. Мне очень хотелось бы пригласить вас сюда, чтобы вы увидели, как она играет на фортепиано. Мне кажется просто невероятной, чудесной роль Марии Вениаминовны Юдиной в перерождении и в игре четырнадцатилетней девочки в такой далекой стране».

Как объяснить этот факт? Вспомним легендарный эпизод со Сталиным. Тот якобы высоко оценил юдинскую интерпретацию Двадцать третьего концерта Моцарта, услышанного им по радио, и передал пианистке большую сумму денег. Она же смело написала в ответ вождю, что пожертвует деньги на храм и будет постоянно молиться об искуплении его тяжких грехов. История не имеет подтверждений и существует только в воспоминаниях Шостаковича, но в нее хочется верить, поскольку в ней отражаются мужественный, бескомпромиссный характер Марии Вениаминовны, широта ее души и милосердие. А о ее сострадании свидетельствует страница дневника. Ученик Юдиной Акинфа был «„заводиловка“, мальчик-переросток лет восьми-девяти, почти беспризорник», который «всем перечил, всех дразнил», до той степени, что «было „проголосовано“ его изгнание». «Но, — продолжает рассказ Юдина, — когда наступило исполнение „приговора“ — час разлуки — заплакала непроизвольно я. И тут произошло Акинфино „второе рождение“! — заплакал и он; у всех просил прощения, украденное вернул и с тех пор всюду на территории „площадки“ меня сопровождал, как верная собачонка; он также объявлял всем, что „я за свою жизнь“ еще не видал, чтобы учительница плакала об ученике, объясняя своими, не помню уже какими именно словесами: плакала „о душе и жизненном пути“ озорника. Именно этот смысл лежал в основе его удивления и стремления к добру».

Советский режим откровенно боялся ее непоколебимой веры, ее неукротимого темперамента, независимости ее взглядов, да и сейчас кому-то ее требовательность, наверное, кажется чрезмерной, непосильной. Проще отнести ее к экстравагантным, оригинальным личностям, успокаивающим совесть «нормальных» людей в силу своей «ненормальности».

Тем не менее, «кольцо мировой симпатии» действовало в течение всех этих лет и приносило благодаря ученикам и друзьям, немало плодов. Среди них целый ряд публикаций (воспоминания ее и о ней, неизданные работы, широчайшая переписка) и скромные, но теплые мероприятия, в том числе концерты и вечера, молебны в важные даты ее жизни. Одна из таких встреч прошла 8 октября в Академии музыки им. Гнесиных, где Юдина вдохновенно работала много лет. В переполненном молодежью зале прекрасные исполнения ее любимых авторов (Брамса, Гнесина, Прокофьева, Шостаковича) чередовались с воспоминаниями и видео. Слушая их, я думала о том, как через тонкие неформальные связи между людьми мы постоянно узнаем о новых аспектах личности Марии Вениаминовны — на мой взгляд, как никогда актуальных сегодня. Качества и черты, в которых неразрывно переплетены человек и музыкант, исходят, как мне кажется, из некоего внутреннего ядра: «Я знаю свои грехи и грехопадения, но я смею думать, что величие человека не в первую очередь в его одаренности, но в устремлении „дерзания“, рождающемся вместе с ним и умирающем только после него, в его сердце, жаждущем бесконечности. Чтобы заставить его молчать, — продолжала она, цитируя Достоевского, — надо отрезать Цицерону язык, выколоть Копернику глаза, побивать Шекспира камнями».

Очарование Марии Вениаминовны состоит в первую очередь в этой ее устремленности к высшему, к дальнему. «Музыка ее уже не могла удовлетворить, не могла... Порыв, который был у нее… на протяжении всей ее жизни, — к чему-то гораздо более высокому, что не укладывается в рамки никакой профессии, никакого профессионализма. Ни в рамки поэзии, ни в рамки музыки, ни в рамки философии. Она была больше всего этого. Она понимала, что это не все, что это не главное, что главное что-то другое», — писал Михаил Бахтин.

В этом постоянном напряжении, в устремлении все «дальше» и «выше», в этом выстраданном, обезоруживающем, почти детском порыве и состоит беззащитность, уязвимость Юдиной, а также ее личное и художественное величие. Вернемся к эпизоду со Сталиным, чьи страшные преступления она хорошо знала и от которых она всю жизнь пыталась защитить людей вокруг себя. Меня потрясает не столько мужество Марии Вениаминовны, сколько ее вера и надежда на милость и всепрощение Господа Бога. У нее по-настоящему было «сердце милующее», о котором говорят Отцы Церкви: на первый взгляд немыслимое, превышающее меру человеческую и все-таки единственное отвечающее на потребности человека. «Что есть сердце милующее? Возгорание сердца у человека о всем творении, о людях, о птицах, о животных, о демонах и о всякой твари. При воспоминании о них и при воззрении на них очи у человека источают слезы от великой и сильной жалости, объемлющей сердце. И от великого страдания умаляется сердце его, и не может оно вынести, или слышать, или видеть какого-либо вреда или малой печали, претерпеваемых тварью. А посему и о бессловесных, и о врагах истины, и о делающих ему вред ежечасно со слезами приносит молитву, чтобы сохранились и очистились; а также и о естестве пресмыкающихся молится с великой жалостью, которая возбуждается в сердце его до уподобления в сем Богу» (Исаак Сирин).

Именно поэтому ее исполнительство открывает нам другой мир, очищает реальность от всего случайного, мелочного, наполняя ее глубоким смыслом и красотой. Сегодняшние слушатели ее интерпретаций испытывают те же переживания, что и ее современники, вспоминавшие ее концерты как «священнодействия»: «Когда эта женщина с гладкой прической, обрамляющей сосредоточенное лицо, выходила в строгом длинном темном платье на эстраду, ни на кого не глядя, погруженная в свой внутренний мир, садилась за инструмент, вытирала платком руки и клавиши и выдерживала после этого длинную паузу — все это было как приготовление к чему-то значительному, превышающему критерии чисто эстетического порядка, на первый план выдвигающему пафос этического. Именно так воспринимались ее ораторская речь, ее звуковая проповедь слушателями разных устремлений, вкусов и взглядов. Они ждали очищающего катарсиса и не обманывались в своем ожидании» (В. М. Богданов-Березовский. Дороги искусства. Книга первая (1903–1945). Л., 1971. С. 99–100).

Читайте также: Шарль Пеги. Опытным путем

И теперь, спустя сто двадцать пять лет с ее дня рождения, Юдина, уже ставшая для нас легендой, олицетворяет вечное стремление к новизне, приверженность к истине, любви и красоте. Так охарактеризовал ее протоиерей Всеволод Шпиллер в речи, произнесенной на ее похоронах: «Прекрасное — это не эстетическая категория. Красота — это сила Божия, это сила славы Божией, это слава силы Божией, преображающая мир... Восприятие красоты — это всегда прорыв в другой мир, к другой, высшей реальности, в мир Божественной реальности, благодатной». Так сама говорила о себе: «Я всю жизнь искала воплощения Истины в человеке, его творчестве и жизненном пути. И находила с Божией помощью».