Он всегда писал исключительно о том, что пережил сам. Вот почему одним из ключевых в его творчестве стало слово «опыт». Век назад, как и сейчас, все говорили об опыте, «умытом, облагороженном, приукрашенном», который на поверку оказывался «полным шлака, грязи и пустой породы». Однако Пеги не желал ничего упрощать и принимал реальность такой, какой она представала перед ним. Она же в ответ открывала перед ним перспективу бесконечности.

Жизнь его была смиренной, ведь в ней не было чересчур ярких событий или необычайных приключений. Он появился на свет в 1873 году в бедной орлеанской семье, его отец умер через несколько месяцев после рождения сына. Пеги был примерным учеником и получил классическое образование. Поступив в самый престижный университет Парижа, примкнул к сторонникам «прикладного» неидеологического социализма. Впоследствии, однако, у него возникли разногласия с партийным руководством, в результате чего в 1900 году он основал собственный журнал с очень банальной и в равной мере революционной целью: «говорить правду». На четырнадцать лет «Двухнедельные тетради» становятся его ежедневным бременем, его крестом (издание не приносило стабильных доходов, и Пеги постоянно рисковал не прокормить себя, жену и троих детей) и его удовлетворением (в журнале публиковались работы лучших авторов того времени, да и сам главный редактор размещал на его страницах значительную часть своих многочисленных работ). Четырнадцать лет, отмеченных не только перемежающимися болезнями и нарастающим чувством одиночества, но и возвращением к католической вере, от которой он отказался в молодости. Четырнадцать лет вплоть до рокового дня 31 июля 1914 года, когда объявили всеобщую мобилизацию из-за войны с Германией. Пеги, вверив семью попечительству надежных друзей и примирившись со всеми, с кем был в ссоре, отправился на фронт. Он погиб, получив пулевое ранение в голову, в первый день битвы на Марне, сто десять лет назад.

Мысль Пеги можно назвать гениальной. Из всех его идей рассмотрим особым образом те, что связаны со словом «опыт». Поэт нечасто использовал этот термин, но он, несомненно, наиболее точно подходит для описания ключевых аспектов его творчества и всей его биографии, которые неразрывно связаны между собой, ведь Пеги писал исключительно о том, что ему довелось пережить самому.

Он работал в культурном контексте, где господствовали позитивизм и оптимистично завышенная оценка роли науки, – «современный мир», если выражаться его собственными словами. Мир, в котором «слово „опыт“ у всех на устах», написал он в тексте 1908 года. Но за видимостью кроется обман: речь идет об «умытом, облагороженном, приукрашенном» опыте, упрощенном для того, чтобы вместить его в схемы интеллектуальных трактовок. Истинный же опыт «еще полон шлака, грязи и пустой породы» и потому идет вразрез с нашими ожиданиями и аналитическими способностями. Более того, он «полон бесконечности»: подлинный опыт открывает перед нами новое, превосходящее его измерение.

Эти идеи в достаточной мере объясняют многие эпизоды биографии Пеги. Выходец из бедной семьи, он, обратившись к социализму без примеси какой бы то ни было идеологии, боролся за создание «гармоничного города». Имея неопровержимые доказательства невиновности Дрейфуса, вступил в борьбу, чтобы защитить его, не поддаваясь соблазну политических доводов. Желая построить действительно справедливое общество, потратил богатое приданое своей жены и открыл библиотеку, которая помогала бы приобщить молодежь к таким ценностям, как свобода и справедливость. Со страниц «Тетрадей» вел борьбу против сведéния мышления к теоретическим «-измам». С 1905-го, уверенный в неотвратимости войны, он сознательно к ней готовился. Подытожить все его действия можно фразой 1900 года: «С детства меня неотступно сопровождала простая мысль: мировую революцию мы должны начать с революции нас самих».

Подобная непоколебимая вера в опыт – такой, какой он есть, без упрощения, без попыток его ограничить, без уловок, – очень неудобна. Она не была удобной и для Пеги. Не только и не столько потому, что привела его к столкновению с господствовавшими тогда идеями (его произведения, за исключением «Мистерии милосердной любви Жанны д’Арк», имевшей непродолжительный успех, в основном, игнорировались). Прежде всего эта вера поставила поэта перед последней дилеммой: к чему приводит признание опыта? Разве он не доказывает, что все – человек и общество, идеалы и любовь – рано или поздно неизбежно устаревает?

В период между 1905 и 1910 годами Пеги часто чувствует утомление от чрезмерной работы, а также уныние из-за событий личной (непонимание со стороны многих старых друзей), семейной (влюбленность, которой он пожертвовал, чтобы сохранить верность жене и детям) и социальной (упадок политической диалектики) жизни. Суровый анализ «современного мира» привел его к выводу, что последний «угнетает» все лучшие человеческие проявления. Где же тогда можно обрести надежду, в какие недра нужно углубиться, чтобы отыскать источник свежей воды? Как известно, ответом на этот вопрос служит возвращение Пеги к католической вере, к которой его приобщили в детстве и от которой он потом отошел, считая, что в ней есть место лишь наставлениям и теориям, но не реальному опыту.

Почему же именно в христианстве или, точнее, в личности Иисуса он нашел ответ, успокоивший его тревогу, услышал обещание чего-то нового, нерушимого? Весной 1910 года Пеги размышлял о Страстях Христовых, как о них рассказано в Евангелии от Матфея, и написал об этом в произведении «Вероника». В Евангелии мы читаем, что в Гефсиманском саду Иисус попросил трех учеников бодрствовать вместе с Ним, однако те уснули. Вернувшись после мучительной молитвы, Иисус говорит друзьям: «Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна». Пеги комментирует слова Христа следующим образом: «Это уж точно не наставление, произнесенное с кафедры, а обращение человека людям, передача личного опыта – печального, только что обретенного опыта. Это была исповедь (Его к ним! К нам!), печальная исповедь. Он, казалось, говорил им: „Посмотрите, что есть наша плоть, наше искушение“».

Пеги заново обратился в христианство, когда открыл, что Бог решил в полной мере разделить с людьми их опыт (послушание родителям, физический труд, страдания, дружбу, предательство, страх смерти) и что, следовательно, все составляющие нашего опыта пронизаны («спасены» в терминах катехизиса) непредвиденной благодатью Бога, ради нас «уничижившего Себя Самого». С тех пор каждое мгновение преходящего человеческого существования наполнено вечностью, вошедшей во временные рамки; в каждом эпизоде нашей «телесной» жизни слышится отзвук бесконечности Бога, ставшего плотью; надежда всегда побеждает в борьбе со старением и оборонительным принципом, в силу которого душа «привыкает» ко всему.

Читайте также: Книга месяца. Дитрих Бонхеффер. Хождение вслед

Теперь, вероятно, становится отчетливой самая впечатляющая особенность страниц, на которых Пеги описывает евангельские сюжеты, – его потрясающая способность к отождествлению. Дева Мария, поднимающаяся на Голгофу, – это на самом деле мать, у которой сердце разрывается из-за страданий Сына; Вероника, утирающая ей лицо – действительно простая еврейская девушка, по благодати оказавшаяся в нужном месте в нужный час; отец, ожидающий расточительного сына, – не абстрактный символ милосердия, он и правда испытывает чувства родителя, полного тревоги о печальной судьбе своего чада.

К тому же, как пишет Пеги в прекрасном отрывке «Мистерии о младенцах Вифлеемских», Бог и Сам подобен отцу, который учит сына плавать и терзается противоречием: если постоянно поддерживать сына под живот, тот никогда не научится плавать; если же в нужный момент его не поддержать, дитя рискует утонуть. Подобное соотношение опеки и свободы крайне редко объясняется так ясно и с помощью таких близких всем людям образов. Не случайно Ханс Урс фон Бальтазар писал, что «никто еще не говорил настолько по-христиански».