Уважаемый главный редактор,

фраза, приписываемая Тертуллиану, гласит, что «плоть есть краеугольный камень спасения». Отец Церкви сформулировал важнейший вопрос в настолько материальных терминах, что это чуть ли не возмутительно для нас, незаметно для себя перешедших от нового времени к гиперцифровому постмодернизму. По-прежнему ли имеет смысл настаивать на спасительном значении плоти, как делает христианская традиция? И если да, то почему?

В только что прошедший праздник Богоявления мы встречаем трех персонажей, с которыми мне, научному исследователю, всегда нравилось себя отождествлять: мудрецов, людей науки, внимательно изучающих природу в поисках истин, способных помочь нам разрешить проблемы жизни. Они наблюдают за звездами, но должны опустить взгляд. Их путешествие заканчивается в вифлеемской хижине, где они останавливаются, чтобы поклониться «младенцу». Нет ничего дерзкого в том, чтобы спросить, что такого невероятного может быть в младенце. Для верующего человека ответ несложен: в крохотном теле ребенка, ищущего взгляд матери, ее ласку, становится зримой любовь Бога к Его творению, любовь, представляющая собой желание близости, родства, общности жизни. Именно об этом всем христианам говорят руки Младенца Иисуса, протянутые к матери.

Причина, по которой взаимодействие через «плоть и кровь» является таким серьезным вопросом в христианстве, понятна всем. Это связано с тем, что человек познает, воспринимает любовь через язык тела. Быть человеком означает в том числе и следующее: мы не только дух в чистом виде. Ничто не заменит плоть, взгляд, объятия, слово, произнесенное вживую. Бог, чтобы сказать, кто мы в Его глазах, не позвонил нам по телефону.

Независимо от любых, пусть даже верных, соображений политического и санитарного характера, важно, как мне кажется, не терять из виду подлинный урок, который дает нам пандемия коронавируса: плоть – не только краеугольный камень спасения в загробном мире, но и, если говорить в более мирском смысле, залог земного здоровья, которое Всемирная организация здравоохранения определяет как «психическое и социальное» благополучие. Об этом мы читаем в хронике. Преподаватели рассказывают о затруднениях молодых людей, переживающих долговременные последствия дистанционного обучения. Отмечается драматичное распространение случаев социальной изоляции и психологических страданий. Исследования, посвященные «смарт-воркингу», указывают на то, что удаленная работа сравнима по продуктивности с очной, однако в ней меньше внимания уделяется долгосрочным последствиям жизни во все более дематериализованном и делокализованном обществе.
Эта динамика существовала задолго до пандемии. Много лет назад главный санитарный врач Соединенных Штатов без колебаний заявлял, что самая страшная угроза для общественного здоровья – не рак и не диабет, а одиночество. Исследования экономистов Анны Кейс и Ангуса Дитона в области «смертей от отчаяния» выявляют связь между сокращением продолжительности жизни в определенных слоях американского населения и истончением социальных связей.

Сколько раз мы говорили, повторяя слова папы, что никто не спасается в одиночку. Теперь, когда вакцины резко снизили смертность от вируса и мы пытаемся представить себе новую «нормальность», хочется добавить, что никто не спасается и «дистанционно». Мы по-прежнему нуждаемся в плотских отношениях с другими людьми, чтобы быть полностью самими собой.

Так что же, пандемия – всего лишь напасть? Я бы так не сказал. Возможно, в век Интернета и «метавселенной», в которой все чаще замыкается наша жизнь, как ни парадоксально, понадобилось нечто вроде коронавируса, чтобы вернуть нам ощущение великой силы, скрывающейся в хрупкости наших рук, в скромности наших лиц, наших губ.