Интервью было приурочено к изданию в Италии книги Эрика-Эмманюэля Шмитта «Испытание Иерусалимом. Путешествие по Святой Земле» (La sfida di Gerusalemme: Un viaggio in Terra santa. Vaticano: LEV, 2023). И хотя произведение недоступно — по крайней мере пока — на русском языке, беседа показалась нам интересной для публикации.

Во Франции Эрик-Эмманюэль Шмитт уже выиграл свое пари, суть которого сводится к следующему вопросу: может ли крупный писатель, драматург, успешный киносценарист, член жюри Гонкуровской премии, написать дневник паломника по Святой Земле? И главное, еще до написания прожить опыт паломника, смешаться с многочисленными людьми, посещающими святые места, участвовать в богослужениях? Вольтерьянская светская Франция покорена: об этом говорит не только значительный тираж, но и отсутствие шумной критики. В начале Шмитт шутит и приписывает все заслуги папе Франциску, который своим письмом-комментарием в конце книги словно пожелал осенить ее своим покровительством. Но затем он говорит об интересе современного человека, живущего, по выражению Шарля Пеги, в «обществе без Христа», по отношению к подлинной вере. Ставка на Иерусалим — ставка на веру и на личность Иисуса Христа, но прежде всего это ставка на человеческое сопереживание, проявление искренности к себе и доверия к человечности других. Дневник Шмитта написан без претензий на веру читателя, это светлая книга, временами даже ослепительная.

Когда мы виделись в последний раз, вы только что вернулись с личной встречи с папой римским — это был ключевой момент, завершивший путешествие на Святую Землю, полный эмоций разговор один на один. Я бы начал с фразы, которой Франциск прокомментировал ваш дневник: «Святая Земля предлагает нам великий дар: буквально осязать, что христианство — это не теория и не идеология, а опыт исторического факта». 
Его утверждение впечатляет и меня, потому что именно это я испытал и пережил. Я бы сказал, что моя вера спустилась от интеллекта в сердце, а затем поднялась обратно до интеллекта. Путешествие сделало для меня возможным настоящий опыт Воплощения. Опыт, который глубоко потряс меня. Он изменил меня, преобразил меня, взрастил меня. Теперь моя духовная жизнь проходит через тело в той же мере, что и через интеллект. То, что я пережил у Гроба Господня, — физический опыт. Органами чувств я ощущал присутствие — Присутствие. Парадокс христианства заключается в том, что оно одновременно исторично и трансисторично, оно одновременно фактично и трансцендентно. Это религия, которая начинается в определенный момент времени и в определенном месте на земле, в Галилее и Иудее.

Папа также противопоставляет свидетельство о христианском событии и прозелитизм... Вы шутили по поводу успеха вашей книги, но мне кажется, что в ней вы выступили с публичным свидетельством о христианстве.
Думаю, для современных людей есть только такой путь: личное и искреннее свидетельство, способное их взволновать. Речи, которые звучат с кафедры, преподносятся в университетах, на богословских курсах или на уроках в школе, уже никого не трогают. На мой взгляд, только конкретное, искреннее, подлинное слово, связанное с опытом, может достучаться до людей.

Вы написали еще две великолепные книги, рассказывающие о ваших взаимоотношениях с христианской верой. Название первой — «Ночь огня» — отсылает к Блезу Паскалю. Это история вашего обращения, которое произошло в пустыне Сахара, когда вам было двадцать восемь лет. Вторая книга, «Евангелие от Пилата», переосмысливает жизнь Иисуса Христа с точки зрения римского правителя, «умывшего руки».
Опыт, о котором я рассказываю в «Ночи огня», все же еще не христианский. Мистический, но не христианский. Это скорее открытие бесконечности, абсолюта — Бога. Однако опыт этот возник как конечный результат наблюдения за реальностью: о нем так много говорят поэты всех национальностей и религий. Я находил свидетельства о такого рода ощущениях повсюду. Иногда речь не о признании присутствия тайны, а о ностальгии, о тяге к соразмерному горизонту, к последней границе человеческого чувства. Вторая книга, которую вы упомянули, — это открытие Иисуса Христа через Евангелия. Читая их у себя дома, я столкнулся с самой интересной историей из всех возможных — с историей Воплощения.

Отец Луиджи Джуссани говорил о притягательности Иисуса… А вы ощутили ее на уровне интеллекта или привязанности?
И то, и другое. И сердцем и умом. Читая Евангелия, я столкнулся с Человеком, с Тем, в Ком бесконечность, увиденная когда-то в пустыне, стала любовью. В опыте, о котором рассказывает «Ночь огня», не было любви, скорее — головокружение перед лицом тайны. Конечно, здесь тоже присутствовала тайна, но в этой любви я обрел свой дом. И все же в Евангелиях меня тревожил вопрос о смерти и воскресении. Читавшие мою книгу знают, что я отождествил себя с Пилатом, с его сомнениями, с отчаянной потребностью найти рациональное объяснение. Потом, будучи истинным римским реалистом, Пилат понимает, что все сформулированные им гипотезы не выдерживают критики. Когда писатель по-настоящему погружается вглубь себя, в свою душу, он находит глубины, душу других людей, и именно таким был мой сокровенный диалог с Пилатом.

Путешествие в Святую Землю изменило все...
Да, там случилось много важных событий. Особый отпечаток на меня наложило то, что я пережил в храме Гроба Господня, перед местом, где стоял Крест Христов. Как я рассказываю в книге, в тот день я был уставшим и раздраженным от многочисленных очередей, толпы, переутомления. Но затем я ощутил чувствами тепло, запах, страдания Иисуса Христа. Его физическое присутствие. В моей беспорядочной, нерешительной, одинокой вере случилась радикальная перемена. Сегодня я говорю, что это был третий, основополагающий этап моего пути.

Если говорить о пути, в вашем рассказе удивляет общинный аспект. Описывая отношения с франкоговорящими паломниками, которые разделили с вами поездку, вы говорите: «Я научился молиться». Как это произошло?
Учишься на деле, в том числе и молитве. Молиться учишься, молясь. Сперва меня пугали и даже раздражали все их молитвы и богослужения, три мессы в день... Но потом я вник в обряды и в слова. Поначалу, когда я молился, у меня возникало много вопросов, но со временем я стал все больше и больше ценить возможность просто предстоять перед тайной. В тишине. Ничего другого.

Вы описываете Иерусалим как город Бога и людей, мировую столицу трех религий, как город, где духовное слито с материальным. Меня поразило, что во время богослужения Крестного пути с паломниками вы вдруг ощутили вспышку гнева, увидев показное равнодушие одной женщины…
Равнодушие, по словам Марселя Пруста, — это акт насилия. На том Крестном пути ощущалось то же равнодушие и слышались те же насмешки, которые претерпел и Сам Иисус Христос на дороге Страстей. Однако перед мечетями или у Стены Плача я пережил совсем другой опыт — там я действительно чувствовал, что все мы «братья».

Читайте также: Крошечные зерна великой миссии. Святая Земля и те, кто ее оберегает

По вашему мнению, реальный вызов, стоящий перед Иерусалимом, заключается в том, чтобы собрать верующих трех религий вокруг общего «агностицизма». Но нас воспитывали в убеждении, что вера разумна...
Я понимаю ваше замечание. Верить — значит ставить на кон свою свободу. Это паскалевское пари, выводящее разум за рамки его привычного рационалистического использования. В этом смысле верующие — агностики, все истинно верующие — агностики. Мне нравится называть себя христианским агностиком... Если меня спрашивают, существует ли Бог, я отвечаю: я не знаю, существует ли, но я в Него верю. Верить — значит сохранять живым ощущение тайны. У меня всегда вызывают опасения те, кто говорит: «Я знаю, что Бог существует». За такой претензией на знание часто скрывается обладание, господство, самонадеянность.

Йозеф Ратцингер на первых страницах «Введения в христианство» говорит, что сомнение свойственно и верующим, и атеистам: «Верующий, как и неверующий, каждый на свой лад, причастны и сомнению и вере, если только они не прячутся от самих себя и от истины своего бытия. Никто не может избежать полностью ни сомнения, ни веры». Ваше видение агностицизма в свете его слов представляется мне интересным для суждения о засилье гностицизма в современном мире — даже среди верующих.
Цитата Ратцингера напомнила мне о моей пьесе «Гость», где я представил, как Зигмунда Фрейда мучают сомнения в том, что Бог существует... Гнозис — настоящая проблема современности, это доминирующее мышление, пронизывающее все религии и идеологии. Повторяю: те, кто утверждает, что «знает», угрожают нашей свободе и, в конечном счете, нашим отношениям с бесконечным. И это касается всех: верующих всех религий, неверующих, атеистов, равнодушных и т. д.

В ваших рассуждениях меня особенно волнует один аспект. Вы не раз говорили, что проверка веры происходит через более глубокое экзистенциальное осознание себя...
Вера делает меня сильнее, увереннее в моей человечности, осознаннее относительно моей судьбы. С писательской точки зрения, во мне все больше крепнет сознание, что мы инструменты, посредники, орудия. В юности ты думаешь, будто это ты «творишь», по мере взросления понимаешь, что на самом деле ты наблюдаешь за происходящим, а в старости осознаешь, что нужно просто подчиняться реальности. В конце моего путевого дневника я пишу несколько заключительных строк и делаю заявление, которое, пожалуй, идеально перекликается с вашим вопросом: «Я по-прежнему не понимаю тайну, но остро ощущаю ее. Моя вера превратилась в согласие с реальностью».