Как рождается Движение

Как рождается опыт движения «Общение и освобождение», какие факторы способствовали его возникновению, какова его отправная точка и сегодня? Нам интересно также знать, как этот опыт начинался для Вас.

Я чувствую себя немного неловко, принимая это приглашение, потому что свидетельство обо всем, что пробудило и продолжило такой опыт, как наш, было уже даже опубликовано. Но в то же время верно, что о том, что любишь, можно говорить всегда: пусть с повторами, все равно выходит что-то новое, поскольку истинное сердце – всегда новое.
Как рождается Движение, как рождается христианский опыт? Из свидетельства, через дар Святого Духа, но на этом я остановлюсь позднее.
Недавно одна известная итальянская газета извлекла на свет фигуру Андреа Эмо как неизвестного великого мыслителя, опубликовав антологию его размышлений, среди которых есть следующее: «Церковь в течение многих веков была протагонистом истории, затем взяла на себя не менее славную роль антагониста истории. Сегодня же она всего лишь придворная дама истории». Вот мы и не хотим жить Церковью как придворной дамой истории. Если Бог вошел в мир, то для того, чтобы быть не придворным, а искупителем, спасителем, средоточием всех чувств, истиной человека. Именно эта страсть терзает нас и определяет каждое наше действие. В конкретных обстоятельствах принятия решения, очевидно, можно ошибиться, но цель, ради которой мы действуем, – только одна: чтобы Церковь была не придворной дамой, а протагонистом истории. Это имманентность Церкви истории начинается с меня, с тебя, там, где я, где ты.
В недавнем выступлении папы перед молодежью в Скандинавии есть одна фраза, кратко излагающая содержание нашего послания, – нам самим и, следовательно, другим – которое мы хотим провозгласить всему миру. «Как и все молодые люди мира, – говорит папа, – вы находитесь в поиске того, что является важным и основополагающим в жизни. Несмотря на то, что некоторые из вас далеки с географической точки зрения, а некоторые могут быть далеки даже от веры и от доверия Богу, вы пришли сюда, потому что действительно ищете что-то важное, на чем можно основать вашу жизнь. Вы хотите иметь крепкие корни и чувствуете, что религиозная вера является важной частью полной жизни, которой вы желаете. Позвольте сказать вам, что я понимаю ваши проблемы и ваши надежды. Поэтому сегодня, юные друзья, я хочу говорить с вами о мире и радости, которые можно обрести не в обладании, а в бытии. А бытие утверждается в познании Человека и жизни по Его учению. Этого Человека зовут Иисус Христос, наш Господь и Друг. Он есть центр, суть, Тот, Кто все объединяет в любви».
Если это допустимо, мы хотели бы повторить: «Мы не знаем ничего другого, кроме этого!»

«И Слово стало плотью»
Как на моем горизонте появилась эта истина и внезапно заключила в объятия всю мою жизнь? Я был молоденьким семинаристом в Милане, безупречным, послушным, примерным юношей. Но – если не ошибаюсь, это говорит Кончетто Маркези в одном своем тексте о латинской литературе – «искусство нуждается во взволнованных, а не в почтительных людях». Искусство, то есть жизнь – если она должна быть творческой, то есть если должна быть «жизнью» – нуждается во взволнованных людях, а не в почтительных. А я был весьма почтительным семинаристом, кроме одного периода, когда поэт Леопарди на месяц привязал меня к себе больше, чем наш Господь.
Как пишет Камю в своих «Записных книжках»: «Не через скрупулезность человек становится великим. Величие приходит по милости Божией, как прекрасный день». Для меня все случилось как неожиданность «прекрасного дня», когда преподаватель первого класса лицея – мне было 15 лет – прочитал и объяснил первую страницу Евангелия от Иоанна. Тогда было обязательным чтение этой страницы в конце каждой Мессы; значит, я уже слышал ее тысячи раз. Но приходит «прекрасный день»: все есть благодать.
Как говорит Адриенна фон Шпейер, «благодать преисполняет нас. Это ее сущность (благодать – это Тайна, которая сообщает Себя; сущность сообщения Тайной Самой Себя есть то, что преисполняет и захватывает нас). Она не поясняет пункт за пунктом, а излучает свой свет подобно солнцу. Человек, которому Бог отдает всего Себя, должен бы испытывать такое головокружение, из-за которого он мог бы видеть только свет Бога, а не собственные недостатки, свою немощь (поэтому низко ведет себя тот, кто возмущается воодушевлением молодого человека, для которого наступил «прекрасный день»). Он должен бы отказаться от всякого равновесия (искомого самостоятельно), должен бы отказаться от диалога между собой и Богом как между двумя партнерами и быть простым получателем с распахнутыми руками, которым не удается схватить, поскольку свет скользит по всему, оставаясь неуловимым, и намного превосходит то, что может принять наш жест».
Читая этот отрывок фон Шпейер спустя сорок лет, я постиг то, что со мной случилось, когда тот преподаватель объяснял первую страницу Евангелия от Иоанна: «Слово Божие, или то, из чего все состоит, стало плотью, – говорил он, – поэтому красота стала плотью, доброта стала плотью, справедливость стала плотью, любовь, жизнь, истина стали плотью: бытие заключается не в платонической «потусторонности», оно стало плотью, одним из нас». И тогда я вспомнил стихотворение Леопарди под названием «К своей Донне», – мы изучали его в тот месяц «бегства» в третьем классе гимназии. Это был гимн не одной из его «возлюбленных», а неожиданно сделанному им открытию – на вершине его жизни, с которой он затем скатился – то, что он искал в любимой женщине, было «чем-то» выше нее, тем, что в ней раскрывается, сообщается, но выше нее. Этот прекраснейший гимн к Донне завершается страстной мольбой:

Коль вечная идея
Есть ты, но без телесной оболочки
(Ее счел недостойной сам Творец),
Тебе иная доля
Средь тех, чей смертный предрешен конец.
И, вознесясь над нашим жалким миром,
В небесных сферах ты не знаешь боле
Ни горя, ни забот, живя близ Солнца,
И дышишь среди звезд иным эфиром.
Прими с Земли любовное посланье
Безвестного певца в знак обожанья!

В тот момент я подумал, насколько мольба Леопарди была, спустя 1800 лет, вымаливанием того события, которое уже свершилось и о котором возвещал святой Иоанн: «И Слово стало плотью». Бытие (красота, истина) не только не погнушалось облечь в плоть Свое совершенство и сносить тяготы человеческой жизни, но и пришло умереть за человека: «Пришел к своим, и свои Его не приняли», постучал в свой дом и не был узнан.
Вот и все. Моя жизнь с самой юности была буквально захвачена этим: и как память, которая упорно потрясала мою мысль, и как побуждение к переоценке повседневной банальности. С тех пор мгновение для меня перестало быть банальностью. Все, что было, – потому что все было прекрасным, истинным, привлекательным, чарующим, хотя бы как возможность – находило в этом послании причину своего существования как уверенность в присутствии и мобилизующую надежду, позволявшую объять все.
В то время у меня на рабочем столе стояло изображение Христа кисти Карраччи, под которым я написал фразу Мелера (знаменитого предвестника экуменизма, чью «Символику» и другие сочинения я прочитал в лицее): «Я думаю, что не смог бы больше жить, если бы перестал слышать Его голос». Сейчас, совершая испытание совести, я вынужден взывать к милосердию Христа через сострадание Марии, дабы Он вернул меня к былым простоте и мужеству; потому что, когда наступает такой «прекрасный день» и мы внезапно видим что-то прекрасное, нельзя не сказать близкому другу, нельзя не закричать: «Смотрите туда!» Так и случилось.

Studium Christi
Это произошло уже в семинарии, с соседями по парте в большом классе (нас было очень много). Образовалась маленькая группа, – потому что всегда действует один и тот же закон: некоторые становятся более близкими, чувствуют родственность с твоим видением, твоим сердцем, твоей жизнью – и родилась первая настоящая основа Движения, которое мы назвали Studium Christi. Каждый месяц – затем каждые две недели – мы выпускали нечто вроде листка, размножаемого на гектографе, озаглавленного “Christus”, в котором каждый свидетельствовал о своих особых изысканиях в отношении между присутствием Христа и тем, что его интересовало: учебой, событиями и т.д. Другая группа одноклассников иронизировала над нашей попыткой; эта группа сплотилась и назвалась Studium Diaboli. В свободе возможно все. Но спустя полтора года ректор семинарии (который впоследствии стал кардиналом Милана) вызвал меня и сказал: «То, что вы делаете, – прекрасно, но разобщает класс, и вы не должны больше делать этого». Уже став епископом Милана, он, слегка поэтически преувеличивая, как было свойственно его характеру, рассказывал еще, что однажды зимним вечером, когда мы, семинаристы, гурьбой шли в столовую, а он шел следом, не замечаемый нами, я сказал близким товарищам: «Ректор убил нам “Христа”» (по правде сказать, не помню, говорил ли я это).
Однако речь идет о событиях, которые невозможно остановить. Описанное мною семя вдохновило нашу дружбу на все время семинарии, определило наш выбор авторов для чтения и стало причиной предпочтения некоторых из них (например, в лицее мы читали Мелера, Соловьева, Ньюмана, понимая то, что можно было понять) и придало пыла нашему изучению богословия, которое, конечно, не осталось застывшей доктриной.

«Пришел к своим, и свои Его не приняли»
Спустя лет десять, наполненных различными событиями, будучи уже преподавателем этой же духовной семинарии, однажды я встретил в поезде группу студентов и заговорил с ними о христианстве. Я нашел их настолько чуждыми самых элементарных вещей, что мною овладело неудержимое желание дать им познать то, что познал я, чтобы и для них настал «прекрасный день». Поэтому, с согласия ректора, я оставил преподавательскую деятельность в семинарии (фактически я больше посвящал себя ребятам, чем подготовке к лекциям) и перешел на преподавание религии в государственных средних школах.
Я прекрасно помню тот день, столь важный для моей жизни. Впервые поднимаясь по четырем ступеням, ведущим от дороги ко входу миланского лицея «Берше», я говорил себе: «Я иду сюда, чтобы дать этим молодым людям то, что было дано мне». Я всегда это повторяю, потому что это единственная причина, по которой мы сделали все то, что сделали (и продолжим делать до тех пор, пока Бог нам это позволит). Единственная причина любого нашего действия заключается в желании, чтобы узнали Его, чтобы все люди узнали Христа. Бог стал человеком, пришел к своим: а то, что свои Его не знают, – это самый тяжкий грех и самая большая, ни с чем не сравнимая несправедливость.

Христос – центр космоса и истории
«Христос – центр космоса и истории». Когда я услышал, как в своем первом выступлении Иоанн Павел II повторяет эту фразу (буквально та же фраза, и это могут засвидетельствовать мои тогдашние друзья, с самого начала была постоянным текстом для наших размышлений), испытанное волнение пробудило во мне воспоминание обо всей диалектике, которая развивалась в школе между мною и ребятами и между ними самими, а также воспоминание о том глубоком напряжении, с которым мы собирались во имя Отца и Сына и Святого Духа. Я всегда повторял им: «Пойди и посмотри» или «Увидишь больше сего», как говорит Иисус в Евангелии; или, как говорится в одной литургической молитве: «Церковь Твоя да явится миру»; или еще: «Бог – слава народа Своего». И отмечал: «Что означает, например, «Бог – слава народа Своего», если не изменение, которое через тайну Своего пребывания в Церкви Христос производит в каждом отдельном человеке и в обществе? Такое изменение – это чудо, прославляющее Его».
Об этом и только об этом мы просим Бога вот уже столько лет: чтобы Христос помог нам жить Церковью, дабы и через нашу жизнь, наше действие, нашу компанию, наши планы Он все больше являлся в мире людям, избранным Тайной Отца, дабы все больше являлась слава Божия через прирастание ко Христу, которое меняет нашу жизнь и жизнь мира, преображая их. И это единственная цель, ради которой мы собрались и собираемся – до тех пор, пока Бог хочет.
В первые дни своего преподавания религии я спрашивал ребят на лестницах и в коридорах: «Как по-твоему, христианство присутствует здесь, в школе?» Почти все смотрели на меня с удивлением и смеялись. А кто-то все же отвечал: «Ну нет!» И я говорил: «В таком случае или вера во Христа неистинна, или она требует новой формы». Это было началом диалектики – утверждение, что Христос есть центр космоса и истории, краеугольный камень для познания человека и мира, источник возможного спокойствия для сердца «я» и для общества, причина неизведанного и несравненного эмоционального порыва (о чем-то подобном догадывался Сократ, когда внезапно прерывал свою речь – среди его учеников были Платон, Ксенофонт и др. – и говорил: «Не правда ли, друзья мои, что, когда мы говорим об истине, забываем даже о женщинах?»).
Диалектическое развитие содержания моего призыва постепенно концентрировало любопытство, возмущение и привязанность ребят, на двенадцать лет (столько времени я преподавал религию) сделавшись наиболее обсуждаемым в школе вопросом: Христос и Церковь были повседневной темой, предметом ожесточенных споров.
«Какая у нас альтернатива, – говорил я тогда и повторяю сейчас – политика?» По этому поводу есть другая фраза из «Записных книжек» Камю, написанная в 1953 году: «То, что наши левые коллаборационисты одобряют (а тогда левые были символом искупительной честности политической силы), о чем умалчивают либо считают неизбежным, все подряд: 1) Депортация десятков тысяч греческих детей. 2) Физическое уничтожение русского крестьянства. 3) Миллионы заключенных в лагерях. 4) Исчезновение людей по политическим мотивам. 5) Чуть ли не ежедневные политические казни за «железным занавесом». 6) Антисемитизм. 7) Глупость. 8) Жестокость. Список далеко не полный». Но и этого уже достаточно. Это не пессимизм, но трудно не вписать в эти категории политику в ее актуальности. Тогда я спрашивал: «Какова другая область альтернативной надежды, серьезнее и нужнее политики? Наука?» Лишь тридцать лет назад слово «наука» было во сто раз «божественнее», чем сейчас. Спустя много лет мы должны будем услышать утверждение Иоанна Павла II: «Наука целостности (ибо это не наука, если не берется охватить весь горизонт) спонтанно приводит к вопросу о самой целостности; вопросу, который не находит своего ответа внутри этой целостности». Страстное стремление к всецелому горизонту неизбежно приводит к вопросу о смысле этого горизонта, но внутри него невозможно найти ответ.
Развитие нашего интереса к жизни во всех ее аспектах имело и имеет своим ориентиром Его присутствие: «Мы верим во Христа умершего и воскресшего, во Христа, присутствующего здесь и сейчас». Это заставило нас интересоваться политикой в полном ее смысле, в совершенном осознании, что не от политики может прийти спасение; и вновь увлечься учебой, наукой, не из-за идолопоклонства или ради карьеры, но из-за серьезности, которая прокладывала бы все более точное русло к познанию, имеющему, в конечном итоге, свою сущность во Христе. Итак, из опыта Его присутствия родились страстный интерес к общественной и политической жизни и стремление к познанию (Митинг в Римини пусть как попытка, но упорно и настойчиво рождается из этого двойного интереса или, вернее, из корня, который создает этот двойной интерес).
Святой Августин в своем труде «Против Юлиана» отмечает: «Это ужасный корень вашего заблуждения: вы самонадеянно полагаете свести дар Христа к Его примеру, тогда как этот дар есть сама Его личность». Все с почтением говорят о примере Христа, о нравственных ценностях, даже те, кто публикуется в светских газетах; более того, они учат и читают проповеди христианам, которые должны жить нравственными ценностями, для того чтобы поддерживать государство. Но даром Христа является Его присутствие: это новизна в мире, и никогда не будет ничего новее этого.
Милош пишет в одном своем стихотворении: «Я лишь человек, мне нужны ощутимые знаки, меня быстро утомляет строительство абстрактных лестниц. Посему, о Боже, пробуди человека во всяком месте земли и позволь мне, глядя на него, любоваться Тобой». Христос – ответ на эту высшую человеческую мольбу. Воплощение Христа отвечает потребности, свойственной природе человека, непостижимым образом соответствует ощутимой нужде, нужде человека, много испытавшего и страстного.

«Мы едино»
Утверждение нового архиепископа Кельна, кардинала Мейснера, в его вступительной речи ставит вопрос, который сейчас необходимо затронуть: «Вечное слово Отца стало плотью. И сейчас Оно остается в Церкви слышимым и осязаемым для всех людей». А из чего состоит Церковь? Из тебя, из меня. Это стало непосредственным и спонтанным открытием в октябре, когда я вошел в школу в качестве преподавателя религии, открытием, последовавшим за обращенным к ребятам призывом.
Если Бог стал человеком и пребывает здесь и сообщает Себя нам, то я и ты – едино. Между тобою и мною, чужими, непричастными друг к другу, устранена отчужденность, или вражда, как назвал ее святой Павел, мы – друзья. И, наоборот, я замечал ребятам постарше: «Пять лет вы провели вместе в одном классе, за одной партой, и вы полны потворства, но не дружбы; вы вместе проводите каникулы, вместе занимаетесь, вместе отдыхаете, но вы не друзья: вы – временные товарищи, между вами нет ничего долговечного, у вас нет отношений, и никто не чувствует себя заинтересованным в судьбе другого».
Я говорил это, потому что Христос присутствует именно через, внутри нашего единства, того единства, в которое вводит Его действие, захватывающее нас, таинство Крещения. Захватив нас в Крещении, Христос соединил нас как члены одного и того же Тела (ср. главы 1–4 Послания к Ефесянам). Он присутствует здесь и сейчас во мне, через меня, и первое изменение, подтверждающее Его присутствие, заключается в том, что я признаю свое единство с тобой и что мы – едино.
Как пишет святой Павел в Послании к Галатам в третьей главе (еще один отрывок, который я всегда цитировал): «Все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись. Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе». Какую бы утопию ни создавал человек, он никогда не мог даже представить себе единство, созданное в нас событием Христа. Если мы признаем Его, оно действует, и наша жизнь становится человечнее.
Христос делает нашу жизнь более человечной. Поэтому другая фраза из Евангелия, составлявшая вызов, с которым мы входили в школу, и которую я повторял на всех уроках, была следующая: «Последовавший за Мной наследует жизнь вечную и получит во сто крат здесь на земле». «Последовавший за мной наследует жизнь вечную, и это вас может не интересовать, – отмечал я, – но получит «во сто крат здесь на земле», то есть во сто крат будет переживать любовь к женщине или мужчине, к отцу и матери, во сто крат сильнее увлечется учебой, полюбит работу, насладится природой, – это не может не заинтересовать вас».
Потребность, выраженная в процитированном стихотворении Милоша, заключается именно в том, чтобы встретить кого-то зримого и осязаемого, последовав за которым, можно будет пережить опыт «во сто крат». «Посему, о Боже, пробуди человека во всяком месте земли и позволь мне, глядя на него, любоваться Тобой»: для человека это Христос.
Но Христос в тебе и во мне, и это страшно (tremendum mysterium): это источник нашей ответственности и нашего смирения, здесь невозможно уклониться, потому что мы – физический знак Его присутствия.
Нас было пятнадцать, когда я говорил, что наша община – это реальный знак, – пусть сиюминутный, ненадежный, смехотворный, но великий – через который Христос становится предметом опыта настоящего. Нас было пятнадцать, а в последний год преподавания в лицее, в том же собрании, нас стало около трехсот. Но количество не имеет значения. Через двенадцать лет мы могли бы остаться втроем, вдвоем (это смысл брака как таинства; брак есть, должен быть знаком для общины, потому что здесь присутствует единство, которое рождается не от крови, не от плоти, а от Христа).
Безгранично выросшая община есть Тайна этого отождествления, из-за которого и в котором я действительно могу со страхом, дрожью и любовью сказать Христу «Ты». Это открытие стало конкретным шагом во время одной встречи, проведенной у моря, на башне в Вариготти.

Община – это место памяти
Память – это сознание присутствия, которое началось в прошлом и продолжается: память – это сознание присутствия Христа.
Как говорил Павезе: «Память – это повторяемая страсть». Мы живем страстью ко Христу, страстью повторяемой, потому что в нас, к сожалению, не может быть невозмутимой непрерывности.
Павезе также пишет: «Богатство дела (то есть поколения или нашей жизни как поколения) всегда определяется количеством прошлого, которое оно содержит в себе». Но речь должна идти о прошлом, присутствие которого в настоящем было бы влиятельнее воспоминаний, потому что воспоминание сглаживается, оно подобно поношенному платью. Память о Христе – это память о прошлом, которое становится настолько присутствующим, что определяет настоящее более всякого другого настоящего. Слово «память» стало основополагающим в нашей общине: община – это место, где живут памятью.
Сейчас я хочу подробно описать некоторые аспекты этой общинной реальности, указывающей на компанию, которая рождается не от плоти, не от крови, но от Христа и чья жизнь есть память. «Память наполнена кровью», – утверждала святая Екатерина Сиенская. Память «наполняется» кровью креста и славой воскресения, потому что нельзя постичь крест Христа без воскресения. Поэтому, как справедливо говорил Клодель, в мире, который есть наследие, оставленное нам Христом как знак Его активного и действующего присутствия, «радость и страдание составляют в нем равные доли».

Драматичность борьбы
Прежде всего, жизнь общины никогда не устраняла драматичности и никогда ни от кого не требовала принудительного шага. Она всегда была страстным предложением, но при этом осознавалось усилие, требующееся от того, кто принимал это предложение. Конечно, сообщая себя, истина несет собственную очевидность, и весть Христа настолько соответствует тому, чего человек желает и ожидает, что проникаться ею – словно погружаться в волну очевидности, которая не может не вызвать положительного трепета. Но затем сразу же возникает сопротивление. Я обращал внимание ребят на следующее: «Пока я говорю, вы внимательны и ваше лицо ясно выражает: «Точно!», – но сразу же затем дьявольщина, первородный грех наполняет вас этими «но, если, может быть, однако, кто знает», то есть скептицизмом, чтобы заставить вас бежать от очевидности, блеснувшей перед вами». Возникает сопротивление, и открывается драматичность борьбы.
Драматичность присуща любому отношению (нет ни одного действительно человеческого отношения, которое не было бы драматичным). В отношении со Христом она затрагивает самую глубину. Драматичность заключается не в истерическом раздражении, а в произнесении «Ты» с осознанием различия и пути, который нужно пройти.
«Сначала моя воля (где прежде всего присутствует сопротивление) и затем мой разум, – пишет литовский диссидент, – долго сопротивлялись, но наконец я сдался и победил (победитель – это тот, кто утверждает самого себя). Это не было капитуляцией перед лицом противника. Это было примирение с Отцом (с определяющим истоком моего «я»): Его обладание мною – это мое освобождение» (книга «Религиозное чувство», включающая в себя заметки, прочитанные мною в первые годы преподавания в школе, развивает это отождествление между «быть владением» и «быть свободным»).
Всего лишь год спустя после возникновения Движения мы с ребятами первого и второго класса классического лицея опубликовали сборник Дионисия Ареопагита с параллельными итальянским и греческим текстами, содержащий одну из самых прекрасных фраз, которую я когда-либо читал: «Кто мог бы говорить о любви к человеку, свойственной Христу, преисполненной мира?» Это сердцевина только что процитированной фразы: «Его обладание мною – это мое освобождение».

Просьба, высший жест человека
Когда нас было несколько сот, и с утра до вечера, также и вне школы, мы дискутировали, я, будучи свидетелем драматичности, переживаемой первыми ребятами, принимавшими во всем этом участие, впервые после всех лет, проведенных в семинарии, понял, что значит просить.
Просьба – это высшее выражение человека и наипростейшее: человек, даже если он атеист, может осуществлять ее в любых обстоятельствах. Более того, чем тяжелее для человека усилие, тем более она соответствует ему. В романе «Обрученные» в какой-то момент атеист Безыменный восклицает: «Боже, если Ты есть, откройся мне». Нет ничего рациональнее этого: «если Ты есть» – это категория возможности, неотъемлемое измерение подлинного разума, «откройся мне» – это просьба.
Все мы будем судимы по тому, как мы просили, так как даже во рву со львами или будучи погребенными в грязи мы можем кричать, просить. В Страстную неделю амвросианская литургия (поразительно, какой степени нежности достигает Церковь) подсказывает нам трогательную форму просьбы: «Даже если я опоздал, не закрывай Свою дверь. Я пришел стучать. С плачем ищущему Тебя отвори, Господи милосердный, прими меня на Свой пир, даруй мне хлеб Царства».
Я никогда не говорил первым собиравшимся ребятам: «Молитесь». Все приходящие, даже если не участвовали в обсуждениях, участвовали в молитве. Спустя некоторое время все начали ежедневно причащаться. Я повторял им, что таинство – это самая большая молитва, сущность молитвы, потому что это просьба всего собственного «я»; человек участвует в нем, даже не умея думать, не умея говорить, ничего не умея, он просит своим присутствием: «Я здесь». Как тогда установить иерархию ценностей и содержания? Чего мы должны добиваться, чтобы развивать жизнь? Чего должна просить просьба? Любви ко Христу!
Святой Фома Аквинский пишет: «Жизнь человека состоит в любви, которая главным образом поддерживает его и в которой он находит самое большое удовлетворение» (это слово на латыни означает «завершение, полнота»). Самое прекрасное в истории нашего Движения – это то, что сотни, а затем и тысячи молодых людей научились любви ко Христу и живут ею, единственной, позволяющей испытывать подлинную любовь к другу, к женщине, к себе.
Но как добиться этой способности любить Христа? Прежде всего, главным образом, превыше всего, прося об этом. Религиозная история человечества, то есть Библия завершается следующей фразой: «Гряди, Господи Иисусе!» Это «любовная» просьба, трепетное выражение «привязанности». Еще несколько лет назад мы всегда советовали именно эту формулу. Сейчас к ней добавляется другая: “Veni Sancte Spiritus. Veni per Mariam” («Приди, Дух Святой, приди через Марию») – такая же, но более развернутая и сознательная.

Всеобъемлющая любовь
Любовь, поддерживающая жизнь, в которой человек находит свою завершенность, должна иметь своим содержанием, своим объектом то, что могло бы pertinere ad omnia (затрагивать все). По этому поводу есть известная фраза Гвардини: «В опыте великой любви все происходящее становится событием, вовлеченным в ее сферу». И если это великая любовь между мужчиной и женщиной, то и кровавые события на площади Тяньаньмэнь, и услышанная песня, и солнце над головой, то есть все происходящее становится событием, вовлеченным в ее сферу.
Необходимо чтобы объект любви был способен все соединить в единое целое. Поэтому Движение “Comunione e Liberazione” (одно время называвшееся “Gioventù Studentesca” – «Студенческая молодежь») никогда не организовывало того, что не было бы недвусмысленно воспитательным. Например, выбор гор для проведения каникул неслучаен (мы не стали начинать с моря, поскольку море больше отвлекает). Оздоравливающее влияние человеческой среды, внушительная красота природы каждый раз благоприятствуют обновлению вопроса о бытии, о порядке и доброте реального: реальное – это первый вызов, через который в нас пробуждается религиозное чувство. С необходимой дисциплиной, которая всегда строго поддерживалась (дисциплина – это как русло реки: текущая по нему вода чище, прозрачнее и быстрее; дисциплина необходима, так как придает смысл всему), каникулы в горах предлагались опыту людей как пророчество, хотя и быстротечное, христианского обещания свершения, как маленькое предварение рая, и всякая деталь должна была нести это обещание и осуществлять это предварение.
То, что все обычно ставят нам в вину, является знаком нашего величия: что все происходит в горизонте присутствия Христа, то есть нашей компании. Нас упрекают за то, что опыт любви ко Христу является всеобъемлющим: но все, что разделено и оторвано от Его присутствия, будет разрушено! Разделение – это начало разрушения. Потому мы всегда ненавидели слово «усечение». «Ничего нельзя усекать, – говорил я, – не из-за увлечения психоаналитикой, но ради того, чтобы все вышло на свет, было прояснено, объяснено и поддержано».

Радость в глубине страданий
Знаком жизни, протекающей в любви ко Христу, то есть прирастающей к Его компании и участвующей в ней, является радость. «Сие сказал Я вам, да радость Моя в вас пребудет и радость ваша будет совершенна», – говорил Христос незадолго до смерти.
Только радость – мать жертвы: жертва неразумна, если не вызвана красотой истинного. Красота – «сияние истины» – призывает к жертве. Как говорит Библия в Книге Сираха: «Открытое и доброе сердце заботится и о снедях своих».
Эта радость находится также в глубине самой острой боли, которой в какой-то момент нельзя избежать: страдания от собственного зла. Принадлежность нашей компании означает и предчувствие того, что самое большое страдание приносит собственное зло, грех. Никто не может сказать «не согрешу больше», потому что верность закону Божьему, то есть следование за Христом – это чудо благодати, а не наша способность. Поэтому точкой, в которой свобода Тайны и свобода человека заключают друг друга в объятия, является просьба.

Величие мгновения
Еще одно открытие стало обычным в нашей истории: величие мгновения, важность момента, сиюминутного, являющегося точкой встречи бесчисленного множества призывов, с которыми к нам обращается Тайна (поэтому для нас нет ничего дружественнее неизбежных обстоятельств: они являются объективным знаком зовущей нас Тайны). Еще в амвросианской литургии есть эта прекрасная молитва: «Ты, Боже, даруешь Церкви Христовой праздновать неизреченные Тайны, в которых наша ничтожность смертных тварей становится возвышенной в отношении вечном и наше существование во времени начинает расцветать, как жизнь без конца. И так, следуя Твоему замыслу любви, человек переходит от смертных условий к чудесному спасению».

Изумление встречи
В «Парадоксах и новых парадоксах» Де Любак отмечает, что «конформист (тот, кто принимает общее умонастроение, то есть не прирастает к Его компании) даже к духовным вещам относится по их формальному, внешнему облику. Послушный же, наоборот, и к земным вещам относится по их облику внутреннему и возвышенному». Поэтому необходимо развивать человеческое дарование, которое непосредственно присуще ребенку и становится великим, когда оно присуще взрослому: изумление. Как мне было написано: «Сообщаем только то, что получено бескорыстно (как получает ребенок). И помним только потому, что изумляемся». Следовательно, необходимо способствовать возрастанию способности изумляться: «Если не будете как дети, никогда не войдете».
Во второй части первой главы Евангелия от Иоанна рассказывается об Иоанне и Андрее, которые последовали за Иисусом. «Иисус же, обратившись, говорит им: «Что вам надобно?» – «Учитель, где живешь?» – «Пойдите и увидите». И они пошли и пробыли у Него день тот». Представим себе тех двоих, оробевших, идущих за молодым человеком, который шел впереди них: подумайте, с каким удивлением они смотрели и слушали его!
Еще одна страница Евангелия поражает меня так же, как эта. Она описывает эпизод, когда Иисус проходит среди толпы в Иерихоне. Начальник иерихонской мафии, Закхей, влезает на смоковницу, чтобы увидеть Его, потому что мал ростом. Иисус проходит мимо, смотрит вверх, куда тот вскарабкался, и говорит ему: «Закхей! сойди скорее, ибо сегодня надобно Мне быть у тебя в доме» (Лк 19,5). Представим себе, что должен был почувствовать тот человек! Это как если бы Христос сказал ему: «Я уважаю тебя, Закхей, сойди скорее, Я иду в твой дом». Но эта встреча не была бы истинной, – как будто она не произошла две тысячи лет назад – если бы не происходила сейчас. Человек не может прирасти ко Христу, если не чувствует, что это истинно сегодня! Встречи с людьми, смотрящими на нас и понимающими нас так, как Иисус смотрел на Закхея и понимал его, с людьми, на которых мы можем смотреть, – это самые важные события жизни. «Ищи каждый день иметь личное общение со святыми, чтобы ты почивал на словах учения их» – это призыв одного из первых христианских документов, «Дидахе».

Компания, место принадлежности
Община, компания, где происходит встреча со Христом, – это место принадлежности нашего «я», место, где оно черпает глубинный способ постигать и чувствовать вещи, понимать их умом, выносить о них суждение, предполагать, планировать, решать, делать. Наше «я» принадлежит этому «телу», которое есть наша компания, и из него черпает глубинный критерий подхода ко всему. Поэтому наша точка зрения не идет своей дорогой, но берет на себя обязательство сравнения и в сравнении подчиняется общине, компании. Как говорил Рильке жене по поводу той непродолжительной, но образцовой принадлежности, которой является отношение между мужчиной и женщиной: «Где что-то остается неясным, оно такого рода, что требует не разъяснений, а подчинения». Великое подчинение, которое мы испытываем в жизни нашей компании, – это подчинение Тайне Христа, которая становится присутствующей в нашей компании и идет с нами.
Одно утверждение Пеги хорошо раскрывает вопрос: «Когда ученик не делает ничего иного, лишь повторяет не то же самое звучание, а жалкую копию мысли учителя; когда ученик только лишь ученик, даже если самый лучший из учеников, он никогда и ничего не породит. Ученик начнет творить лишь тогда, когда он сам вводит новое звучание (то есть в той мере, в какой он не является учеником). Не то чтобы он не должен иметь учителя, но один должен происходить из другого естественным путем родства, а не школьным путем ученичества».
Это потребность нашей компании, дабы она была источником миссии во всем мире: не ученичество, не повторность, а родство. Введение эха и нового звучания свойственно сыну, который имеет природу отца. Он имеет ту же природу, но новую реальность, так, что сын может делать лучше отца, и отец, исполненный счастья, может смотреть на сына, ставшего больше него. Но то, что делает сын, является большим именно и только потому, что в большей степени реализует то, что чувствовал отец. Поэтому не существует ничего более противоречащего живой органичности нашей компании, чем, с одной стороны, утверждение собственного мнения, собственной меры, собственного чувствования, а с другой стороны, повторности. Порождает именно родство: кровь одного, отца, переходит в сердце другого, сына, и рождает способность к иному осуществлению. Таким образом преумножается и расширяется великая Тайна Его присутствия, чтобы все видели Его и прославляли Бога.